Нетеатральный разъезд. В. Н. Симаков

Как же это случилось?

      Жуковский. Цензура и наши благонамеренные журналы, пользующиеся покровительством полиции, старались подорвать любовь к Пушкину и преуспели в этом: «Современник» не расходился.

      Тургенев. «И Пушкин стал нам скучен, и Пушкин надоел, и стих его незвучен, и гений охладел».

      Вяземский. Нам-то зачем повторять эти пошлые вирши?

      Тургенев. Повторяю, потому что после таких строк появлялись критические статьи, где последние произведения поэта вменялись ему чуть ли не в преступление.

      Жуковский. Согласен. Но, признавшись в нашем уважении к поэту, надо все-таки назвать обстоятельства, причины и виновников дуэли.

      Вяземский. Странный вопрос. Да Геккерены и иже с ними…

      Жуковский. Кто именно? Какова роль каждого? Мы говорили, что придворная жизнь была ему в тягость. Но и Петербург – город военных и чиновников – его душил. Здесь и дома, как солдаты, выстроены в линии, и местность ровная, как плац, редко освещаемая солнцем, – не для художников, не для поэтов. Что им здесь делать? Писать городские пейзажи, дома и парки, созданные другими? Великий Брюллов пробавляется портретами. Его ли это дело? А что остается поэту без путевых впечатлений, без встреч с новыми людьми?

      Вяземский. Да, он без особого желания бывал в обществе, которое считал и презренным, и глупым из-за отсутствия общественного мнения, равнодушия ко всему, что есть долг, справедливость, право, истина; из-за циничного презрения ко всему, что не является материальным, из-за презрения к мысли, красоте, достоинству человека…

      Жуковский. Он прозябал в этом обществе, не желая вариться в нем и не имея возможности работать дома или выехать куда-то.

      Вяземский. Труд был для него святыня, купель, в которой исцелялись язвы, восстанавливались расслабленные силы. Взявшись за работу, он перерождался…

      Голос.

      Но лишь божественный глагол

      До уха чуткого коснется,

      Душа поэта встрепенется,

      Как пробудившийся орел.

      Тоскует он в забавах мира,

      Людской чуждается молвы,

      К ногам народного кумира

      Не клонит гордой головы;

      Бежит он, дикий и суровый,

      И звуков, и смятенья полн,

      На берега пустынных волн,

      В широкошумные дубровы.

      Тургенев. Он отвергал общество, но и оно отвергало его. Что же мешало ему ездить?

      Жуковский. Недовольство государя подобными выездами и запреты Бенкендорфа.

      Тургенев. Разве он не мог напрямую обратиться к императору?

      Жуковский. А как вы себе это представляете? С чем обратиться? На кого жаловаться? На семейную жизнь? На долги? На Бенкендорфа? На интриги высокопоставленных недоброжелателей?

      Тургенев. Но, возможно, откровенные беседы с императором могли как-то, пусть не сразу. но смягчить их отношения, породить доверие к поэту.

      Вяземский. Вы сами-то в это верите?