Антислова и вещи. Футурология гуманитарных наук. Алексей Нилогов

не умеет мыслить, понимания того, что он не умеет мыслить»? 73 ). И кстати, первоначальный вариант фразы Щербы про глокую куздру (со слов И.Л. Андроникова): «Кудматая бокра штеко будланула тукастенького бокрёночка».

      37

      Основной парадокс философии. Если граница между разумом и неразумием определяется антипсихиатрической мерой, то чем рискует культура, вступив в спор с безумием? Бессмыслица не предшествует смыслу, а фундирует его в дистинкции между свободой мысли и свободой слова, после чего в права вступает уголовное законодательство, отчуждающее мышление в нищету мыследеятельности: там, где уголовная юрисдикция бессильна, свобода мысли считается подлинно легитимной. Право на свободу мысли и ложных референций (но никак не ложных интенций): «Каково достаточное основание для существования манипулируемого Злокозненным Демоном?» (Ко – Лейбниц). Дискриминация в отношении свободы мысли отвечает на онтологическое основание права как границе между бытием и мышлением, перевёрстывая основной вопрос философии в основной парадокс философии: «Каковы философские основания для запрета свободы мысли?» Свобода мышления угнетает там, где не существует различия между свободой именования и свободой действия, в противном случае свобода мышления может быть ограничена законодательством: «Имеет ли феноменология приоритет, фундирующий правовую гарантию мышления?» Свобода мысли в назидание свободе слова отстаивает такое представление о человеке, благодаря которому человек остаётся свободным, то есть открытым для новых форм отчуждения своей сущности74. Мышление par excellence – ошибка в дефиниции, предполагающая нормирование того, что свободно по определению, а потому бессмысленно в ущемлении девиантного права75 (например, права на запрет свободного мышления: «Мотив, двигавший мной, очень прост. Надеюсь, для многих он послужит достаточным оправданием. Это любознательность – во всяком случае, тот единственный вид любознательности, который заслуживает того, чтобы его проявлять с некоторым упорством: речь идёт о любознательности, позволяющей отделиться от себя, а не о той, которая присваивает себе полученное знание. Чего бы стоила пытливость, если бы она обеспечивала лишь присвоение знания, а не избавление от того, кто знает, – в той степени, в какой это возможно? Есть такие моменты в жизни, когда постановка вопроса о том, можно ли думать и воспринимать не так, как принято думать и видеть, необходима, чтобы продолжать смотреть и размышлять. <…> Разве философия – я хочу сказать работа философа – не является критическим осмыслением себя? И разве она не состоит в том, чтобы не осенять легитимностью то, что уже известно, а попытаться узнать, как и в каких пределах можно думать по – другому» (Фуко76)).

      Несвобода мышления, установленная законодательным порядком, небессмысленна в том последствии, которое не

73

Ср.: Р. Штейнер: «Большинство людей не имеет никаких мыслей! И то, что большинство людей не имеет никаких мыслей, обыкновенно не продумывается с достаточной основательностью по той простой причине, что для этого требуются именно мысли!.. Вместо мыслей люди могут довольствоваться словами. Наибольшая часть того, что в повседневной жизни называется мышлением, протекает в словах. Думают словами. Гораздо больше, чем это можно себе представить, думают словами. И многие люди, желающие получить объяснение того или иного обстоятельства, довольствуются тем, что им говорят какое–нибудь слово, которое является для них знакомым звуком, напоминающим им то или другое; тогда они принимают за объяснение то ощущение, которое они испытывают при этом слове, и полагают, что у них есть мысль» (Stelner R. Der menschliche und der kosmische Gedanke. – Dornach, 1961. – S. 10–11).

74

Ср.: Д. Эрибон: «Базируясь на данных 1972 года, Мишель Фуко и его друзья пытаются показать, как отчаянный всплеск коллективных акций сменился самой драматической формой индивидуального протеста. Авторы приводят множество конкретных примеров, однако наибольшее впечатление производят письма, написанные осенью 1972 года, незадолго до самоубийства, неким человеком, чьё имя скрыто за инициалами «Н. М.». Ему тридцать два года. В тюрьме он провёл пятнадцать лет. Как гомосексуалиста его подвергли изоляции, поместив в карцер, и он повесился. Письма, написанные им, когда он находился под воздействием снотворного, поразительные, берущие за душу, снабжены небольшим неподписанным комментарием – правило анонимности, видимо, вытекало из стремления говорить от лица ГИТ. Но этот комментарий был написан самим Фуко, на которого письма оказали сильное впечатление. Он считает, что столкнулся со своего рода идеальным случаем, когда душевные и интеллектуальные порывы "с большой точностью передают то, о чём думает заключённый. А это вовсе не то, о чём, по нашим представлениям, он должен думать"» (Дидье Э. Мишель Фуко / Пер. с фр. Е.Э. Бабаевой; науч. ред. и предисл. С.Л. Фокина. –М.: Молодая гвардия, 2008. – 378 с. – (Серия «Жизнь замечательных людей».) – С. 250).

75

Ср.: Д. Эрибон: «Для Фуко суд – это воспроизведение буржуазной идеологии: «Суд подразумевает также, что существуют категории, общие для всех (например, относящиеся к уголовному праву – кража, мошенничество, или нравственного порядка – честность, нечестность), и что все готовы с ними считаться. Эти идеи являются оружием, при помощи которого буржуазия осуществляет свою власть. Поэтому идея суда народа меня смущает, особенно если интеллектуалам предлагается играть роль прокуроров или судий. Ведь именно при посредничестве интеллектуалов буржуазия расцвела и создала сюжеты, о которых мы говорим» (Там же. С. 270).

76

Там же. С. 367.