Юлия. Владимир Аполлонович Владыкин

годы квартира Туземцевых была меблирована весьма просто и небогато. Старый, изрядно потертый диван, с уже плохо различимым по ткани рисунком, доставшийся им, очевидно, от родных, уместился возле глухой стены. А напротив него заняла место железная кровать с никелированными спинками и горками подушек, и к ней приютился однодверный платяной шкаф, маслянисто поблескивавший красноватым и потемневшим от времени лаком. А на изрядно истёртом, давно некрашеном полу во всю длину комнаты растянулась рукодельная цветная дорожка. Круглый стол, стоявший посередине комнаты, обступали со всех сторон венские стулья, словно наклонившись, что-то высматривали под ним; детская люлька в углу, на стене радио в виде чёрной тарелки местного радиоузла. Всю эту обстановку, всё это убранство Юля рассматривала с тем неизменно повышенным интересом, когда находишься в незнакомой квартире.

      Со стен на неё смотрели фотографии в рамках; над кроватью живописный настенный ковёр изображал лесную поляну с оленями, ходившими вблизи речки. Света живо ползала по дивану, вставала, прислонялась к одутловатой мягкой спинке, проявляя к Юле чрезвычайный интерес, желая, чтобы и она обратила на неё такое же повышенное внимание. Но Юля не знала, как и во что играть со Светой; здесь, в незнакомой среде, ей всё казалось не только чужим, но и враждебным, и от этого почему-то всё больше становилось как-то жутковато. А когда в комнату молча вошёл Семён, с разившим запахом табака и степенно прошёл к столу, даже не глянув на неё, снял со спинки стула клетчатую рубашку и накинул её на свои мускулистые плечи, затем с какой-то угрюмостью заправил её в брюки, Юля окончательно почувствовала себя в гостях всеми забытой.

      Семён почему-то ей представлялся таким же грубым и нелюдимым, как дед Иван, который привозил в детдом на телеге, запряжённой лошадью, муку в белых мешках. Он всегда отгонял детей от коня, гикал на них, ругался, чтобы не трогали и не гладили его. Этот дед Иван, которого прозывали ещё и рябым, был с кудлатой бородой. Почему-то летом и зимой он ходил в кирзовых сапогах, и всегда был грязный, весь перепачканный мукой…

      После гнетущего и молчаливо прошедшего ужина Семён ушёл в ночную смену, и Юля сразу облегчённо вздохнула, почувствовав себя словно выпущенной из лап лохматого медведя. Сестра тем временем уложила дочурку в люльку, и они остались одни.

      – А почему дядя Семён такой? – спросила она, когда Валентина водила её от рамки к рамке с фотографиями и рассказывала, когда и где с Семёном снимались, и о других людях, которые были на снимках. Юля смотрела на них с опаской, настороженно, как бы Семён и с фоток не сказал ей что-то нехорошее, где он был заснят как с Валентиной, так и с товарищами, и где был изображён по пояс и во весь рост один.

      – Какой? – нарочито притворно переспросила Валентина, при этом про себя соображая о том, какой смысл Юля вкладывала в свой вопрос: «Вот и она это тоже заметила, а что поделаешь, если