Ангел. Презумпция жизни. Остин Марс

сколько ты знаешь хороших, крепких пар? Счастливых? Тех, что давно вместе и довольны жизнью и друг другом? – Я молчал, она смотрела в пол. – Я их знала много. Да, они встречаются, у них всё хорошо, а потом раз – и они не встречаются, и всё у них плохо. Год, два, пять… и всё. Те, что держатся, тоже не от хорошей жизни, кому-то детей делить не хочется, кому-то жить негде или не на что, кто-то просто панически боится остаться один, потому что это – не как все, это одиночки, они ущербны. Я не хочу так. У меня нет необходимости жить за чей-то счёт, я не хочу замуж, я не хочу детей, я не хочу кого-то любить! – Слёзы всё-таки опять покатились, я попытался обнять её за плечи, она отстранилась, вытерла лицо рукавом. – У меня был парень, Слав. У нас всё было отлично, великолепно! Четыре года. А потом он меня бросил, потому что я ему просто надоела! А теперь ты… мы же друзья. Славка, ты такой классный, я не хочу портить дружбу с тобой каким-то банальным сексом! А в любовь я, извини, не верю, ни с первого взгляда, ни до гроба. Не верю. Если ты хочешь чего-то в этом роде, давай сразу попрощаемся и не будем портить друг другу жизнь.

      Пушистое тепло в моей груди свернулось в клубок и заплакало. Жгучими раскалёнными слезами, оставляющими волдыри, не желающими высыхать… Я никогда не умел врать. Мне это все говорили, от мамы до учителей. Но сейчас это было очень нужно. Я сделал титаническое усилие и выдавил из себя беззаботную, чуть виноватую улыбку:

      – Да не хочу я с тобой встречаться, расслабься. Просто, ты на меня так посмотрела… Я подумал, тебе это нужно. Такой стресс, ну… Я наверное просто неправильно понял, извини. Я больше не буду, – я поднял ладони, – обещаю.

      – Правда? – Она шмыгнула носом, сунула руки в карманы. – Хорошо… Слушай, я так испугалась. Был у меня один такой… друг. Ты мне как пацан, я тебя уважаю, тра-ля-ля, тополя… А потом веник цветов и выходи за меня замуж. Жуть какая-то.

      – Да… – я даже улыбнулся. Это был подвиг. Казалось, кожа сейчас лопнет на щеках от напряжения. Долго я это не выдержу. – Ладно, Ксюх, мне пора.

      – Да, хорошо, – она дёрнулась ко мне, потом дёрнулась от меня, замерла. – Слушай… а давай больше не будем? Ну там обниматься, за руки браться и всё такое? От греха подальше. Договорились?

      – Договорились, – я помахал ей рукой, – пока.

      Её виноватая улыбка исчезла за закрытой дверью, я спустился по лестнице, кивнул вахтёрше, сбежал по ступенькам в мутную хмарь зимнего вечера. С неба сыпалось что-то мокрое, люди смотрели под ноги, а не друг на друга. Ну и хорошо. Лицо замёрзло в спокойной каменной маске, болезненно сухие глаза жёг ветер. А внутри плакала навзрыд моя Любовь, ещё такая маленькая и неокрепшая, совсем не готовая к таким ударам.

      Плачь, плачь… Давай, не стесняйся, милая, всё равно кроме меня никто не видит, а меня тебе стесняться нечего. Твои кислотные слёзы прожгут моё сердце, лёгкие, завязнут в солнечном сплетении, оставят шрамы, корявые волдыри, которые смогут увидеть только самые близкие люди, и те не поймут, что это такое. Плачь, Любовь. Сжигай меня. Да хоть убей!

      Только