Право на меч. А. Л. Легат

хер его знает, – Рут дернул плечом. – Папаша мой помер, так и не признавшись. Он-то сам не из Воснии…

      Я молча поднял кружку. Рут по поводу смерти отца явно не тосковал.

      – Тогда за встречу. В каких бы обстоятельствах она ни произошла! – Мы еще выпили, воснийца развезло. – И знаешь чего? Эта твоя история с Вардом… вот ты совсем не всекаешь наши обычаи…

      – Отнюдь, – я отвел глаза, – понимаю их слишком хорошо.

      До тошноты.

      – Тогда что ж ты так подставляешься, – Рут распахнул глаза и сверкнул щербатым зубом, – бессмертный, поди?

      Мимо вразвалку прошел солдат Долов, чуть не уронив наш шаткий стол – так сильно его занесло. Не извинился. Двинулся дальше. Я заметил, что при нем нет ни пояса, ни оружия. Потерял, проиграл в карты, заложил, перешел дорогу Варду? Есть ли разница? Проводив воснийца взглядом, я ответил:

      – Я отбывал из Стэкхола с надеждой, что за морем хоть что-то иначе, чем у нас.

      III. Мечты, мечи и клятвы

«Перина», следующий день

      От боли я ворочался на постели и просыпался трижды. Мне снилось Содружество. Палящее солнце над песчаным берегом, белые кроны в саду, пение соловьев у ограды консулата. Снилось, как матушка вытирала скупую слезу, вспоминая обо мне. Как Зантир Саманья лениво колотил моего брата деревянным мечом и даже не ругался. А если наставник и повышал голос, то уж точно не с таким рвением, которое доставалось мне. Ведь того, кто не подает надежд, нет смысла ругать, верно?

      За всем этим следил Буджун Тахари, сложив руки у себя за спиной. Человек без чести и совести, любитель поучать других. Матушка спрашивала его, когда я вернусь и не обижают ли меня в Воснии. Отец хмурился и отвечал одно:

      – Отплыл к дикарям? Мог бы повеситься на суку, так быстрее.

      Сны – удивительная штука. Продрав глаза, я все никак не мог понять, отчего воспоминания мешаются с вымыслом. Удивляло и другое – наутро болело все тело, кроме головы.

      – О-ох, – протянул я, шевельнув ногой под одеялом.

      И как я вчера добрался? Я лежал, глядел в потолок и сожалел обо всем.

      Если будет совсем тяжело, невыносимо. Если Восния встанет у меня поперек горла и не будет никаких сил… Я всегда могу вернуться, ведь так?

      Покаюсь перед отцом, никогда более не посмею возражать матери и не подам никому пример, как следует жить. Никогда не выберусь из цирка, буду подавать голос, когда скажут. Продамся за еду и редкую похвалу. Состарюсь, вылижу задницу каждому консулу Содружества и буду мечтать, мечтать…

      – Лучше уж погибнуть в Воснии, – прошипел я.

      Пристань помнила мою клятву. Если уж не держать слово даже перед собой, зачем вообще нужны обещания?

      С неохотой поднявшись с кровати, я вышел умыться. Оплатил кадку с горячей водой. Половину часа страдал, оттирая грязь с посиневшей кожи. После того как старая банщица подала мне полотенце, я попросил у нее зеркало. И долго разглядывал свое тело: синяки, ссадины, ушибы. Ничего не сломали, лицо почти не тронули. Чистая работа.

      Отпечатки чужих сапог еще долго будут напоминать