Фырка. Андрей Акшин

кряхтел и запускал шорохи, возвращался мужчина. Он шёл к нетопленной баньке, где умывался прохладной дождевой водой, собраной в кадку потемневшего дерева. Из-за того, что баня не топилась те дни, что Фырка обитала в домохозяйстве, чертовка и не заметила банного анчутку, хотя, возможно, просто не хватило сил. В доме же никакого домового-жихаря не обитало, уж на них-то у Фырки чутьё имелось.

      А Юрча намывшись, надевал белые мятые штаны, белую рубаху, расшитую красной нитью и садился ужинать на веранде. Коли Медовая стучала клавиатурой здесь же, то она бросала свою машинку и присоединялась к мужу. А ежели писала в кабинете, что прятался в глубине дома, то оставляла кабинет и, опять же, присоединялась к мужу. После ужина мужчина копался в саду, а женщина помогала. Затем мужчина шёл спать и женщина шла вместе с ним. Однако, через некоторое время Медовая выходила на крыльцо, садилась на широкую плаху ступени и молча смотрела на звёзды, а если звёзд не виднелось, то глядела в темноту и тихо напевала.

      Фырка уже набралась сил и подумывала о способе возвращения домой, подыскивая наиболее удобный, но судьбу наперёд не узнаешь. Как всё обернулось-то…

      Если уж бодрость и активность возвращаются, то отчего бы и не поколобродить? Всё больше странностей замечала Медовая. То куст шиповника вдруг зацвёл неурочно, да не своим собственным цветком, а чертополохом. То из молока, со дна трёхлитровой банки, приносимой каждое утро деревенской бабой, всплывёт сине-красная лягушка, задрыгает лапками на поверхности, пискнет котёнком, и глядь, а на молочной ряби плавает аккуратный кубик сливочного масла. Ярославского. Фырка была счастлива! Но счастья, как известно, никогда не бывает много и долго, и когда банный анчутка всё-таки напоролся на чертовку, то беседа-знакомство Фырку насторожила. А при осторожности, какое счастье…

      – Ты, суматоха! – анчутка зыркал из-под мохнатых бровей и надувал толстые мохнатые щёки. – Ты этаво, будь как дома, да не забывай, што в гостях.

      – У тебя-то, какой дом? За банным веником? – ехидно спросила Фырка, постучав роговистой пяткой плесны-копытца по крыше бани.

      – Ты не ори, этаво, поди не дома. Да и дома не ори, – анчутка вывалил дынное пузо за рябую тесёмку, опоясывавшую косоворотку, посопел и добавил: – Смотри, хозяин дома строгий.

      – И чё? Отшлёпает меня?! – захихикала чёртова барышня и фыркнула по-городскому. Коротко. Высокомерно.

      – Тут, прошлым годом, этаво, икота к нам прибилась, – продолжал банник, не обращая внимания на фырканье Фырки, но на всякий случай усевшись на осиновую чурку. – Попервости-то, хромой сорокой, а уж потома-ко бесхвостой кошкой с бельмом на одном глазу. Хозяйка от доброты приласкала, икота к ней и причепилась. Три дни хозяйка икала, а когда хозяин из странствия возвернулся, то ка-ак врезал заговором! Икота, крысиным хвостом-узлом, еле уползла.

      – Ой-ёй! Не фырчи, а вой! –