Обернись!.. Часть третья. Ирина Арина

открытого противостояния. Причём нельзя сказать, что вела я себя чересчур нагло или вызывающе. Просто мне в какой-то момент надоело слушать бесконечные попрёки в свой адрес и не менее бесконечные сравнения с дочерями соседей и знакомых, и я немножко просветила мать на предмет истинных образов большинства идеальных девочек, и пообещала стать такой же, раз уж она так на этом настаивает. В ответ узнала много старого о своей неблагодарности, лживости и лицемерности, до конца излияний не дослушала, хлопнула дверью и до ночи просидела в Заповеднике. Для моей родительницы, то, что у меня прорезался характер, оказалось неприятнейшим открытием и ломать его под себя она взялась с утроенной силой. Два-три года у нас прошли под знаком необъявленной войны. А потом то ли я переросла период бунтарства, то ли ещё что-то, но во мне поселилось какое-то компромиссное безразличие, когда проще сделать то, что от тебя хотят, чем выслушивать то, что о тебе думают.

      Отец в это большей частью не вмешивался. Его я тоже не совсем устраивала, он хотел сына. Сделать меня мальчишкой в девчачьей шкуре у него не получилось, никакие мужские занятия мне не давались и особо не интересовали. Единственное, что действительно нравилось, – слушать папины воспоминания, рассказчиком он был великолепным. Мой переезд на съёмную квартиру наших отношений не изменил, тем более что находилась она в том же доме. Мать по-прежнему считала своим долгом контролировать и направлять мою жизнь, отцу это стало окончательно безразлично, а я частью вяло сопротивлялась, частью игнорировала, но в основном продолжала без особого напряга существовать в условиях её регулярных вторжений в моё личное пространство.

      В Зинкином доме всё было по-другому. Там у взрослых всегда находилось время вникнуть в детские проблемы, поговорить, объяснить, научить. Похвалы и наказания бывали только заслуженными, а о том, чтобы упрекнуть дочь в несоответствии каким-то идеалам, и речи вестись не могло. У них всегда было спокойно, весело и уютно, так, что не хотелось уходить. Всю нехватку тепла и понимания в собственном семействе мне щедро дарила семья лучшей подруги. В другой ситуации я с превеликим удовольствием засела бы у них в гостях и даже ни одной извилиной не шевельнула в сторону отказа. Но не теперь.

      Иван Егорович для своих семидесяти с приличным хвостиком носился с неприличной скоростью. Чуть ли не бегом пересёк двор и скрылся в доме. Я выпросила у дяди Димы сигарету, покурить тянуло давно. Собиралась выйти из машины, чтобы не травить некурящих Зинку и её деда, но была облагодетельствована высочайшим позволением дымить в салоне. Только в окно. С одной стороны, мне это не понравилось. Не доверяют? Считают, что могу сбежать и натворить чего-нибудь? Так, глядишь, ещё и дома одну не оставят. С другой, устала я настолько, что покидать удобное сидение совершенно не хотелось.

      – Нет, Марина, я это заявляю со всей ответственностью, – голос Ивана Егоровича прозвучал откуда-то сверху, видимо из кабинета на втором этаже. А говорил он, похоже, с моей родительницей – Вам придётся отменить свадьбу, – точно, с ней. – Нет, Маша не в состоянии сегодня ни с кем общаться. Что? При чём здесь алкоголизм? Нет,