Под теми же звездами. Андрей Ренников

вы описание обвала, да историю постройки дома, да биографии убитых, да еще рассказы очевидцев. Это всю страницу займет. Мы сегодня с ним гастролеры, хо-хо! – закончил Розенштейн, хлопая по плечу своего коллегу, – только вот нужно поговорить с Веснушкиным – и тогда, айда, – начнем писать до вечера. Мишка, идем!

      Репортеры забрали с собой ручки и бумагу, чтобы всё это не перехватил у них кто-нибудь из вновь пришедших сотрудников, и отправились в кабинет издателя. Розенштейн хотел было войти туда первым, но Мишка, как более тонкий и юркий, ловко проскочил вперед и очутился в кабинете раньше. Веснушкин в это время оживленно разговаривал с Кедровичем, размахивал руками и восклицал:

      – И почему они все меня считают кадетом? Я давно уже несчастный человек из-за этого. Какие-то студенты залезли в редакцию и поднимают революцию! Я не хочу больше этого. Пусть убираются! Не нужно.

      – Но ведь вы сами стояли, например, за уничтожение черты оседлости для евреев, Петр Степанович, – ответил Кедрович, – а это, ведь, соответствует программе кадетов.

      – Что? Программе? – воскликнул Веснушкин, – ничего подобного! Никакой программе не соответствует. Я, правда, писал об отмене черты, но почему я писал? Я хотел, чтобы жидам позволили жить где угодно; – тогда нам самим будет лучше – уберутся они отсюда из черты во все стороны, – у нас их меньше останется. Вот моя цель, разве это кадетская программа? Это моя собственная программа, вот что.

      В это время Веснушкин заметил стоявших у дверей двух репортеров-евреев и, слегка смутившись, уже сдержанно добавил:

      – Хотя я, конечно, в принципе ничего против них не имею и уважаю еврейскую талантливость и трудоспособность. Да-с… Но практически, это дело особое. А? Что вам надо? – обратился Веснушкин к репортерам, сделав вид, что он только что заметил их присутствие в кабинете.

      – Я хочу… – поспешно начал один.

      – Обвал произошел, – прервал другой.

      – Огромный обвал! – воскликнул первый.

      – Масса материала, Петр Степанович, мы хотим поговорить об этом.

      – Ну, я пойду, – встал Кедрович, – подожду вас в редакционной комнате: почитаю газеты.

      – Хорошо, хорошо, – поспешно ответил Веснушкин, – я сейчас приду. Я уже больше терпеть не могу. Довольно с меня. Передайте, пожалуйста, Михаил Львович, сотрудникам, чтобы они меня подождали: пусть никто из них не уходит.

      Веснушкин занялся репортерами, а Кедрович отправился в редакционную комнату. Там он расположился у стола, за которым сидел секретарь редакции, и сказал громко:

      – Господа! Веснушкин просил меня передать вам, чтобы никто из вас не уходил. Какая-то идиотская фантазия пришла ему в голову, и он думает переговорить с редакцией.

      – Относительно чего это? – спросил заинтересованный секретарь.

      – Ей-Богу не знаю. Блажь какая-нибудь.

      – Не насчет ли репортеров? – продолжал допытываться секретарь. – Вы знаете, мне приходится кроме секретарства еще заведовать выправлением хроники: ведь, все заметки репортеров