День Филонова. отец Сергей Круглов

с пинцетом и кисточкой, вылавливающий в толще цветные осколки, аккуратно складывающий, склеивающий, узнающий, удивляющийся находкам,

      («мы – поэты второго ряда

      о нас никто не помнит

      время выбивает нас первых

      мортиры времени бьют навесом

      метят в тех кто стоит шеренгой блистая

      в первом ряду

      но время такое время

      у него всё время —

      перелёт»)

      ошибающийся, сочетающий не тех не с теми, пишущий современников с маленькой буквы, склеивающий в два катрена уголовную традицию и Мандельштама,

      (Кто не вкушал салатов недоетых,

      Не игрывал в жестокие снежки,

      Не лазывал на ваши табуреты

      Читать свои бессмертные стишки,

      Тому синички-норны спели

      И коготками норку выщербили в льду,

      И сизых звёздочек наколотых чреду

      Под килевидной маечкой продели.)

      периодически обнаруживающий, что собирает об эти слова – себя, но не прекращающий работы.

      Потому что, конечно, бытие Божие доказано раз и навсегда, и, как в той известной книге, «все просто»:

«Крик» Мунка

      вид на осло-фьорд с холма экерберг

      здесь кончается

      небо

      писанное не кровью но гноем

      ветер из отверстой, настолько

      отверстой человеческой дыры

      рушит декорации надувает

      паруса парусии

      Ты не сможешь не прийти

      на такой зов

      И мир больше, и в нем всему есть место, а ад смешно и неприлично мал – и несущественен во всех смыслах слова.

      Но хочется же, чтобы были живы здесь, во времени, чтобы жизнь во всем своем объеме присутствовала сейчас, с нами. Чтобы история двадцатого века, во всех своих переломах, срослась и светила как соната ди кьеза, как нарисованная женщина (вы ее знаете) в небе над Ленинградом. И конечно, эту задачу в принципе нельзя решить – и уж тем более ее заведомо не получится решить в пределах небольшой книги стихов.

      Некогда, в незапамятные времена, Хлебников и Мандельштам должны были драться на дуэли по весьма серьезному поводу. Виктор Шкловский говорил об этом так:

      Хлебников прочел в «Бродячей собаке» стихи, в которых было слово «Ющинский – 13», и посвященные Мандельштаму, то есть он обвинил Мандельштама в ритуальном убийстве. <…>

      Мандельштам вызвал Хлебникова! «Я как еврей, русский поэт считаю себя оскорбленным и вас вызываю…»

      Ну, и другим секундантом должен был быть Филонов. Мы встретились при Хлебникове. Павел Филонов сказал: «Я этого не допущу. Ты гений. И если ты попробуешь драться, то я буду тебя бить. Потом, это вообще ничтожно. Вообще, что это за ритуальное убийство?». А Хлебников сказал: «Нет, мне это даже интересно! Я думал всегда <нрзб> футуриста соединить с каким-нибудь преступлением». Как Нечаев. Филонов сказал, что это совершенно ничтожно. «Вот я занимаюсь делом: я хочу нарисовать картину, которая бы висела на стене без