История одного Карфагена. Иван Александрович Окатьев

обращаться к солдатам на «вы», а солдатам к офицерам – по чинам, но не становясь по стойке «смирно». Кроме того, солдаты должны были соблюдать дисциплину, но им разрешалось публично курить и посещать увеселительные заведения. Таким образом, он пытался вернуться к старым порядкам, немного их смягчив, что получалось со скрипом – и в мелочах, и в крупных вещах.

      Ещё одной проблемой белого движения была нехватка людей, в связи с чем во многих местах Деникин развернул вербовочные пункты. Так, армия постепенно разрасталась и превращалась в маломальскую боевую силу.

      Между тем, время шло, но за 18-й год ничего принципиального на Южном фронте достигнуто не было. Краснов пытался взять Царицын, что ему не удалось, а главные события разворачивались на Востоке, где восстали чехословаки и существовал Комуч с директорией.

      Важные перемены произошли только к концу 18-го года – и на Юге, и на Востоке.

      В октябре на Юге умер генерал Алексеев, с которым Деникин был обязан считаться, после чего власть главнокомандующего усилилась. В то же время Деникин всё-таки объединился с Красновым и стал командующим всех вооружённых сил Юга России, что ещё больше увеличило его политическое значение.

      В то же время закончилась Первая Мировая война и у стран Антанты развязались руки, в результате чего они стали поддерживать Деникина, посылая ему войска и вооружение. Однако, из этой поддержки ничего не вышло, потому что солдаты не хотели сражаться после заключения перемирия, а революционные агитаторы пользовались большим успехом. Вскоре Антанта полностью отказалась от ведения каких-либо боевых действий на территории России, но продолжила финансовую поддержку белого движения, которое с 19-го года стало готовить мощное наступление.

      Параллельно с этим многое изменилось и на Востоке. Осенью 18-го года поднялась звезда адмирала Колчака, который вызывал прямо противоположные от Деникина оценки, что, в общем, понятно: в советское время был выстроен очень тёмный образ колчаковщины с какими-то невероятными зверствами. При этом в эмиграции его описывали в абсолютно восторженных тонах как великого рыцаря белого движения, отдавшего жизнь за великое будущее России. Например, человек, учившийся вместе с ним в морском корпусе, писал следующее:

      Моя конторка в нескольких шагах от Колчака. Я смотрю на него и думаю: «Где я видел раньше подобное лицо аскета, с горбатым носом и горящими пламенем фанатизма глазами?» И вдруг вспомнил: это было на картине, где был изображен Савонарола, произносящий на площади одну из своих знаменитых речей.

      Считается ли комплиментом сравнение с фанатиком 15-го века? На общем контексте этих воспоминаний, где он рассказывает, как огромно было влияние Колчака на всех курсантов, совершенно ясно, что да.

      Ещё один человек из его молодости написал:

      «Мы чувствовали в нем моральную силу, которой невозможно