Чёрная Вуаль. Дэниел Хорн

и стала ещё более словоохотливей чем обычно, мы резко перешли к интересной ей теме:

      – Вы же не забыли, через три недели возвращается ваш отец. Вы успеете нарисовать картину?

      – Должен успеть, будет приятно увидеть его лицо, когда мы навестим Нотиннесов, а Лавьен похвастается моим подарком.

      – Я бы тоже хотела увидеть. Но мне больше приятно смотреть на юного Мастерсона. Любовь вас изменила, сделала внимательным, а ваши глаза, ну прямо горят. Я так надеюсь, что у вас всё получится. А куда уехали Нотиннесы? Вы говорил на неделю, значит не во Францию?

      – Я не знаю куда именно, ты же понимаешь, дел у них найдётся. Всё же миссис Нотиннес присматривала за делами мужа, а торговля у них по всему штату. Должно быть какие-то проверки или ревизии.

      – Ай, я в этом всё равно ничего не понимаю. Но как всё же ваша картина? Уже придумали, что будете рисовать?

      – Придумал, но я бы не хотел называть свой подарок просто картиной. Всё, что предназначено для художника в моей комнате – это всё лишь инструменты. Холст – это лист бумаги, краски – слова, а кисти – мои чувства, и всем этим я выражу свою любовь к Лавьен. Ох… Эдда, как же хочется поскорее преподнести этот дар моей возлюбленной.

      Эдда улыбнулась.

      – Я знаю, вы завоюете сердце мисс Лавьен, кто ж как ни Коул Мастерсон достоин заполучить столь прекрасное и юное создание? Теперь… позвольте мне отправиться спать.

      – Конечно, спокойной ночи, Эдда. Или тебя проводить?

      – Нет-нет, я сама дойду. – Эдда подошла ко мне и поцеловала в лоб. – Спокойной вам ночи, юный сэр. – После она одарила меня своей ласковой улыбкой и отправилась спать.

      В столовой я не задержался. Прикончив ужин и остатки вина, я пошёл в свою комнату. Завтра важный день, поэтому мне нужно выспаться. Войдя в комнату, я увидел, как её заливал лунный свет, зрелище конечно красивое и эффектное, но долго наслаждаться им я не мог, сильно хотелось спать. Сделав несколько шагов по направлению к кровати, я остановился рядом с кофейным столиком. Казалось само моё нутро почувствовало присутствие в комнате нечто странного и отталкивающего, после чего я невольно бросил взгляд на холст. Лунный свет падал на картину и словно преображал её, особенно оттенки зелёного, и весь тот смысл, который я вложил в них, будто и не существовал вовсе. Теперь я воспринимал зелёный цвет как змея искусителя, а моё воображение само дорисовало картину, как этот самый извивающийся змей заменил собой воды Карнэ и притаился в цветочном поле. Он полз прямо к нашим с Лавьен ладоням, чтобы укусить нас, обжечь своим ядом, склонить к греху, чтобы погубить. Отвратительно! Нет, это всё вино, это оно затуманило мою голову, это не мой зелёный цвет.

      Я отвернулся, чтобы больше не видеть ненавистное пятно. Не поддаваясь желанию закрасить отвратительный зелёный, я рухнул на кровать, и уставился в стену. Даже лунный свет мне опротивел. Это всё ночь, время, когда чёрный одерживал верх над миром и накрывал своей тёмной вуалью всю красоту красок солнечного дня. Я закрыл глаза и теперь мне виделся сплошной чёрный цвет, но он был