Время Музы. Сакевич Лёля

Ты полюбила этого бессовестного и нахального гения, ты поддалась его опьяняющему очарованию, бедняжка, ты просто не смогла по-другому. В такого невозможно не влюбиться…

      Есенина сменил скрипач-цыган, но на игру музыканта никто не обращал внимания. Толпа поклонниц рванулась за поэтом. Тот уверенным жестом остановил девчонок, взглянул лишь на меня и хитро так подмигнул.

      – Галя, за мной! Не забудь свой пакет!

      Фанатки вокруг меня зашипели, а я, опасась, что от зависти порвут, прижала пакет с газетами к груди и резво поспешила за героем к его столику. Здесь жевал что-то и запивал чем-то уже знакомый Толя Мариенгоф. Еще один молодой человек, низко наклонясь к его уху, что-то громко, многословно и витиевато доказывал. Он был худощав и темноволос, на появление Сергея лишь кивнул, на меня отчего-то обиженно зыркнул.

      – …В той газете вдруг решили, что наш термин относится к английскому «image». Выдумщики! Фантазеры! Наш футуризм, наш интерес к слову, как образу…

      – Друзья, – прервал его Есенин, – позвольте мне представить вам Галину…

      – Артуровну, – подсказала я, пытаясь выглядеть восторженной поклонницей, что было совсем несложно.

      – Галину Артуровну Бениславскую. Ой, не спрашивайте меня, где она работает! – Сергей заржал, вернее, засмеялся хрипловатым тенорком. – Полагаю, Вадим, именно там и зарубили твое бессмертное творение. Возможно, не без помощи этой милой барышни.

      Пока Есенин хохотал, Вадим поджал тонкие губы и неторопливо пригладил блестящий пробор. Тем временем камера в моем глазу решила вдруг выдать целое досье на этого товарища. Итак, Вадим Шершеневич, известный поэт и основатель движения имажинистов. Ативист, агитатор. Конфронтовал с Маяковским, дружил с Есениным. Его большой труд под названием «Мы Чем Каемся» не был опубликован по вине ЧК. Быть может, из-за этого поэт и глядел на меня так недобро?..

      Чтобы сухой текст не загораживал мне картинку, я шепнула:

      – Отключись, чертов компьютер!

      Видимо, шепнула слишком громко, потому что все три героя вопросительно подняли брови и уставились на меня.

      Черт. Блин. Блеск. Эти ребята не знают, что такое компьютер. Как сказал Петька, могут и побить между делом, даром что поэты. Но, слово это необычное, а к словам труженики пера относятся трепетно. Чтобы спасти положение, я с грохотом бросила пакет на стол (закуска разлетелась по сторонам), встала в картинную позу и громко, на весь зал, продекламировала:

      – В моем саду, ланфрен-ланфра, два индюка и Горлум!

      – Что, простите?..– вопросительно икнул Мариенгоф.

      – Горлум, дружище, Горлум, – я с многозначительным видом уселась за столик, с удовольствием съела кусочек колбаски. С вызовом глянула на Анатолия. – А что вы, великие поэты Серебряного века, думаете? Образно мыслить умеете? Или решили, что только вам можно писать непонятные стихи? Не только вам, уверяю. Вы, мрачные черные циники, стремящиеся к смерти декаденты, поймите, стихи могут быть не только такими, как у вас!

      – Что же за стихи-то больно короткие?.. – булькнул Шершеневич. –Строчка одна, к тому же, бессмысленная.

      – А это, может быть, японская хокку, – с умным видом заметила я, хотя сама с японской