Снег для продажи на юге. Вадим Фадин

перед атакой – наркомовские сто грамм.

      – Дождались, – произнёс хриплый голос сзади. – Считай секунды.

      Ракета бесшумно задирала нос, и Аратов, напрягшись в исступлённом ожидании, моментально забыл о холоде.

      Струя жёлтого огня вырвалась из жерла ускорителя. Аратову показалось, что он уловил момент, когда пламя било и било из двигателя, а ракета вопреки законам физики всё ещё неподвижно лежала на стреле, не отзываясь на чудовищное давление струи.

      Он как будто и сам улетал и должен был бы заметить и отложить навсегда в памяти каждую мелочь из происходящего с ним, но даже и тогда всё равно упустил бы момент взлёта – опомнившись, увидел бы землю далеко внизу, и голова закружилась бы запоздало. Так и сейчас, словно отсутствуя ничтожную долю секунды, он упустил начало разгона: ракета, только что безнадёжно лежавшая со рвущимся из хвоста огнём, вдруг пропала, перестала существовать, оставив после себя на земле только непроглядное белое облако из дыма и пара. Аратов, успев огорчиться тем, что проглядел нечто важное, лишь после некоторого замешательства догадался скользнуть взглядом вдоль длинного дымного следа – и в конце его обнаружил улетающий язычок огня.

      Пришедший звук застал его врасплох. Аратов совершенно забыл, не думал о звуке – и вздрогнул, и уничтожен был, каждой клеткою тела почувствовав страшный взрыв, который не раздался, чтобы смолкнуть, прогрохотав раскатами, не произошёл в миг, а продолжался непрерывно, больно давя на уши – не стихая, а лишь улетая вдогонку за снарядом, по дымному столбу – в высоту.

      Огненный язычок быстро превратился в точку (странно было, что она, ничтожная, производит такой шум в небе), она же – распалась на две, и Аратов, понимая, что это отделился ускоритель, всё-таки не знал, за которой из них следить. Выбрав ту, что круто пошла вверх, он ошибся; его точка погасла, и найти в ослепительной синеве другую, подлинный факел ракеты удалось не сразу… Вскоре растаяла и эта, вторая искорка, и от места её гибели потянулся, причудливо извиваясь, белый след.

      – Визуально всё нормально, – сказал Еленский, и кругом засмеялись.

      – Что они? – спросил Аратов.

      – Старая хохма. Мы как-то глядели вот так же, из-под руки, и вроде всё было в порядке: факел есть, след инверсии тянется – летим! – ну и докладываем Б.Д. по телефону: «Визуально всё нормально». Тот доволен, благодарит за службу, а мы потом проявили плёнки – и волосы поднялись дыбом: изделие стало разваливаться при первом же манёвре. Крылья на восьмой секунде сломались – по всей степи!..

      – Но сейчас-то, – вскричал Аратов, – сейчас-то она хорошо пошла!

      – Будем надеяться. Но, кстати, Игорь, как ты – каково впечатление?

      – Не знаю, что и сказать. Я не готов был к такому.

      – Страшно не было?

      – Почему страшно? – не понял Аратов, но всё-таки помедлил с ответом. – Вот если б я сидел на ней верхом, как барон Мюнхгаузен… Знаешь, я просто забыл, что она может рухнуть на меня…

      – Или взорваться и достать осколками.

      – Во всяком случае, это было не кино, а… а настоящее переживание.