Потомокъ. Князь мертвецов. Кирилл Кащеев

Портной осмелился нагличать, а здешний альв не желает на Митю шить… да что там, даже побеседовать не соизволил! Такое не может остаться безнаказанным.

      Митя звучно потопал, хлопнул дверью, а сам остался внутри. Замер в темноте коридора, прислушиваясь. Из приоткрытой двери мастерской доносился гул голосов:

      – …Так ждут же! В пятый раз присылают: где вы да когда будете! На лоскутья изошли паны ясные!

      – Нетерпеливые паны уедут, а Митя Меркулов останется, – невинным тоном ответил Урусов.

      – Батюшке наябедничает? – презрительно-настороженно буркнул Яков.

      – Нет, – уверенно, будто знал Митю от рождения, отрезал Урусов.

      – Тогда и ничего, – успокоенно хмыкнул портной.

      – Ну-ну… Оптимист ты, Исакыч…

      – Это чем вы меня, ваше благородие, обозвать изволили?

      – Слово такое, от латинского языка происходит. Человек, который думает, что Мите Меркулову батюшка понадобится, если он тебя, дурака старого, наказать захочет.

      В мастерской повисло мрачное молчание.

      Лестно. И… неуместно. Конечно, высокое мнение настоящего Кровного, пусть даже малокровного княжича, а не полнокровного князя, заставляет чувствовать себя человеком значимым. Но нужно ли, чтоб каждый портной в этом городе знал, что он, Митя Меркулов, – опасен?

      – Что ж… Пойдем, кто там так со мной повидаться жаждет, – снова раздался насмешливый голос Урусова, шаги…

      Митя торопливо присел за наваленной в углу кучей мягкой ветоши. Куча спружинила, едва не завалившись Мите на голову, но удержалась. Дверь мастерской распахнулась, плеснув светом в темень заставленного старой мебелью коридора, раздались неторопливые шаги, звон ключей – портной запирал мастерскую.

      – Аккуратней, ваше благородие, не споткнитесь, темень тут у нас.

      – Да я-то не споткнусь, ты сам не убейся.

      – Я привычный, каждый день тута… Ай-уй-юй! – Раздался гулкий стук, басовитое гудение и тяжелые прыжки вперемешку со сдавленной руганью – не иначе портной в темноте приложился об стоящее у стены древнее пианино. – Сюда… извольте… – сдавленным от боли голосом проскрипел он, и шаги удалились: уверенные и размеренные – Урусова, прихрамывающие и подскакивающие – Исакыча.

      Митя выбрался из-за кучи ветоши, брезгливо встряхнулся и шагнул следом. Пол пронзительно скрипнул, хорошо, что в этот момент впереди хлопнула еще одна дверь и скрип потерялся в этом хлопке. Митя замер. Сапоги, что ли, снять? Ох и хорош он будет: со свертком чиненой одежды под мышкой с одной стороны и сапогами – с другой! Ну точно крестьянин, возвращающийся с заработков в родную деревню. Нет уж! Если его поймают… скажет, что вернулся узнать, когда будет готов второй сюртук, не застал никого в мастерской и пошел искать. Не поверят, конечно, но и усомниться не посмеют.

      Митя неспешно двинулся по коридору, аккуратно обходя выставленную вдоль стен ветхую мебель.

      Вторая дверь распахнулась