Задушевная математика. Иван Алексеевич Макаров

штуку, которая называется хачапури с сыром…

      Это было в Ленинграде, в Питере. Были белые ночи…

      Почему-то (собственно, понятно почему) когда Питер назывался Ленинградом, его принято было называть Питером, теперь, когда его снова провозгласили Санкт-Петербургом, понятней стало имя Ленинград… Тем более, с Лениным (с Лысым) имя города давно уже потеряло всякую связь…

      Да, и что, в сущности, теперь Ленин?

      Просто исторический персонаж. Где-то на полпути от Герострата до Наполеона… Первого ли? Третьего ли?..

      А для кого-то и теперь идол (идеал) или пугало… Что, на самом, деле одно и то же…

      Да, и не в Питере это было… В Разливе. То есть, в Питере-Ленинграде хачапури с сыром куплено было, а попробовано уже в Разливе, после купания и плавания в веселой зеленоватой воде…

      В том самом Разливе, где пресловутый лысый Ленин в легендарном шалаше прятался от властей в качестве иностранного агента- шпиона…

      Кафе было «летнее», и, хотя была уже осень, столики стояли на улице. У входа висело объявление, отпечатанное на принтере:

      «На територии кофе жевотных кармить заприщаеться»

      На невысокой каменной оградке лежала большая серая кошка. Другая, подобная ей, чуть поменьше ростом, ходила между столиков.

      Тюленев позвал ее и стал понемногу давать кусочки оставшейся половины хачапури. Кошка кушала. Появилась кафешница, стала над Тюленевым:

      – Вы что? Читать не умеете? Написано ведь: «Животных не кормить!»

      – Да, я животных и не кормлю…

      – А это что такое?.. Брысь!

      Тюленев хотел задержать кошку, но она сделала вид, что испугалась и ушла.

      А Тюленев продолжал свое:

      – Да, разве это животное?.. Это кошка.

      В самом деле! Разве кошка – животное?

      Животные это – собака, лошадь, корова, корова, свинья, я, лягушка… Мышь, черепаха, верблюд… Змея, наконец… А кошка это совсем другое. Кошка, она и есть кошка…

      2

      На литургии Тюленев неодолимо дремал. Ночью он не больше получаса спал: «Думал».

      И теперь в голову ему проникали всякие ненужные, глупые мысли.

      Впереди, вправо стоял высокий плотный мужик в джинсах. Слева – тоже в джинсах, и еще в джинсах…

      Пели «Святый Боже…», а Тюленев «думал» (невольно, конечно, просто всякая ненужная и несвоевременная чепуха неодолимо лезла в голову): «Да… Одежда много говорит о человеке… Теперь, когда всяких тряпок полно, и никакого дефицита нет, все нормальные люди ходят непременно в джинсах… Разве может в наше время нормальный человек другие штаны носить… Джинсы выдумали в Америке…»

      Во время Херувимской Тюленев строил планы на будущее…

      Дальше – хуже… Он думал, какой он хороший, и какие все вокруг хорошие, и как ему трудно живется… И всем тоже…

      Тюленев то боролся с этой залезающей в голову несвоевременной чепухой, то забывал бороться, полузасыпая… И все равно было хорошо, радостно: Храм, служба, литургия…

      Строй церковной службы все же пробивался сквозь бред…

      «А как теперь устроена вентиляция в Соборе?.. Храм-то летний, но служат ведь и зимой?..»

      Все же удивительно и даже пугает: такие недлинные вроде молитвы, а сколько чужого и ненужного, сколько разных, длинных самолюбивых и не слишком умных мыслей успевают пронестись в голове, пока их читают… И даже если сам про себя за хором слова повторяешь, и даже если со всеми поешь…

      И все равно, Слава Богу!.. Все хорошо… А это…

      А это всегда одно: «или стоящу ми на молитве ум мой о лукавствии мира сего подвижеся…»

      3

      Вечером ужасно захотелось вдруг пить и гулять.

      Знал, конечно, не стоило, но ужасно захотелось. Тем более, дождь шел, и густой туман стоял над выпавшим минувшей ночью первым снегом, который теперь таял. Самое время пить и гулять.

      … И встретить ту женщину, большую и прекрасную, похожую на крокодилу. На добрую крокодилку из детской сказки… М. б., на ту самую плачущую по потерявшемся в Питере муже крокодилицу из страшной сказки К. Чуковского… М. б., на ее сестру… На младшую сестру, разумеется.

      … Ну, и что, что она хищная… Зато добрая. Тем более, я и сам зверь…

      Не случилось. Помешали. Позвонили по телефону. Пришлось долго разговаривать, потом самому звонить… И такая дребедень была до самой ночи.

      4

      Добрую крокодильскую самку он встретил на другой день. Только никакого не было желания пить и гулять. Было состояние трезвости, ясности…

      То есть, никакой, конечно, трезвости и ясности не было, а прямо наоборот: было торжество целеустремленности, многозаботности и всяческой суеты.

      А она была красивая… Большая… Правда, в очках… Ну, и что, что в очках. Зато добрая… Ну, не очень молодая… Так я ведь и сам не очень… А она уж, во всяком случае, моложе меня…

      Схватить