Нежные тайны. Misty

ударил еще. Потом еще и еще. Я бил ее наотмашь в какой-то звериной злобе. Она не плакала. Ее только сильно колотила дрожь. Она вытирала ладонью кровь и смеялась. Дикий резкий лающий смех. Так смеются гиены в ночных сумерках.

      – Слабак! Ты даже бить, как следует, не умеешь.

      – Идем… – Я схватил ее за руку и потащил за собой.

      Мы вышли на пустынный проспект. Валил снег. Порывистый сильный ветер сходил с ума, завывая в переулочках, чтобы потом внезапно, по-разбойничьи, налететь и больно хлестануть по лицу снежной шрапнелью.

      В какой-то момент, перед мостом, я остановился, отпустил ее, пытаясь закурить. Ни черта не получалось. Огонь гас, и я долго щелкал зажигалкой, краешком глаз наблюдая, как она, не останавливаясь, идет вперед, спотыкаясь, падая, вновь вставая, будто ничего не видя пред собой. Ветер трепал ее волосы и кружил в снежной метели. Одна. Маленькая, сильная, трогательная и забытая всеми…

      Дойдя до середины моста, она сняла с себя шубу, и прежде чем я успел остановить ее, бросила ее вниз и теперь стояла, и смотрела, как та тонет серым пятном в темной холодной воде.

      Я подошел, развернул к себе. Бездушный стеклянный взгляд. Лицо и руки – все в порезах и синяках. И тихо что-то шепчут посиневшие от холода губы. Я прислушался.

      – Сволочь, какаяжетысволочь, – шептала она…

      Потом заплакала. И плач временами вновь переходил в смех. По лицу пробегали судороги, сменяя одну маску за другой. Мерзкие, милые, злые и добрые, они словно демоны вырвавшись на свободу, пытались попеременно овладеть ею. Они душили ее, и сквозь кашель прорывался истерзанный болью стон…

      Наконец она успокоилась и закрыла глаза. Я еле успел подхватить ее. Присев на снег, я положил ее себе на колени и стал гладить красивое, почти кукольное лицо.

***

      Она лежала неподвижно, прижав ладонями уши, упираясь взглядом в потолок. Я нагнулся, оторвал от чьей-то одежды кусок ткани и тщательно вытер ее лицо и руки, забрызганные кровью. Она, молча, позволила себя приподнять, и внезапно обняв меня за шею, крепко, всем телом прижалась ко мне.

      – Ни цента, милый… – и она улыбнулась.

      – Ни цента даром.

      Царь, царевич, король, королевич

      Помню, давно в детстве, мне нравилась одна девчонка. Жила она в соседнем подъезде. Я часто встречал ее во дворе с другими девчонками, но они и рядом с ней не стояли. А было мне тогда лет семь. И вот играем мы, считаемся – царь, царевич, король, королевич… ну и все такое… И был среди нас толстяк. Мишка. Отец его работал каким-то важным начальником. Все родители ставили его нам в пример. И такой Миша вежливый и аккуратный и ведет себя, как взрослый – в носу не ковыряет, юлой не вертится (это при его-то весе!) – пай мальчик, да и только… Но зуб на него я заимел еще с тех пор, как он на моем дне рождении все конфеты слопал. «Мишка на севере». Вкусные конфеты были. Редкие в нашем доме. Я их разложил так, чтобы нам всем по конфете хватило. И вот пока мы дружно задували свечи на торте, этот тип незаметно уединился с тарелкой конфет и, полагая, что все «Мишки» – Мишке, съел их. Все. Гад… Помнится,