Осенняя радуга. Михаил Иванов-Чуона Мэхээлэ

мои годы,

      и нюх мой, и зренье, и хватка не те.

      Он голоден был, но, связав себя в узел,

      не брал ни кусочка. Тому уже рад,

      что, вроде, не гонят, и все-таки трусил,

      как будто во всем был и здесь виноват.

      Вина ж его в том состояла, похоже,

      что дичь загонять он уж был не мастак

      ни вечером хмурым, ни утром погожим…

      Не нужен охотник такой и «за так».

      За профнепригодность, а проще – за старость

      на согнутых лапах, кривую на вид,

      он выгнан хозяином… Но не осталось

      у пса на хозяина горьких обид.

      Он жизнь доживает свою бестолково —

      нет смысла под солнцем собой дорожить…

      А вот за хозяина, даже такого,

      готов он без страха живот положить.

      Пусть радостью старость окажется наша.

      Бывают же ведь на земле чудеса!

      А – нет, пусть хотя бы минует нас чаша

      и участь печальная старого пса.

      Когда молод и дерзок я был

      Когда молод и дерзок я был —

      ошибался во многом. Меж горним

      и земным красоты не ценил.

      И цветы рвал безжалостно, с корнем.

      Словно вечен, по жизни пыля,

      жить всерьез не считал своим долгом,

      когда молод и дерзок был я

      и когда ошибался во многом.

      Мне не нужен был добрый совет,

      был я глух к стариковским заветам,

      полагая, что проку в том нет.

      Но потом как жалел я об этом!

      И все ж душу свою, несмотря

      на все то, что здесь сказано мною,

      в чистоте сохранил я, творя

      дело жизни с любовью земною.

      Старый дом

      Который год, не падая, стоит

      из сил последних опустевший дом,

      как о костыль опершийся старик,

      кто в прошлом весь, чьи думы – о былом.

      Входная дверь в нем сорвана с петель,

      давно погас очаг и хлам везде.

      Уж не метла метет здесь, а метель.

      Висит клюка без дела на гвозде.

      Всех тех, кто жил здесь, видит он во сне,

      и слышит смех под треск горящих дров.

      О, как он пах смолой – хвала сосне!

      Как счастлив был давать тепло и кров!

      И крикам детским, шумным играм их

      он снова рад в своих тревожных снах.

      И отзвук птичьих трелей в нем не стих —

      струной еще дрожит в его стенах.

      Дом, тихо становящийся трухой!

      Те, кто здесь жил, кто здесь имел всегда

      твое тепло и добрый твой покой,

      уверен я, придут еще сюда.

      Пускай не все. Как должное прими —

      неумолимо время – многих нет.

      И даже тех, кого ты знал детьми,

      да, даже тех, давно пропал и след.

      Ручей

      Тихо, тихо, словно кошка,

      ночь приходит в мир, и вот

      тихий свет луна в окошко,

      лишь откроешь штору, льет.

      Плавно тихие затоны

      погрузились