Найдена. Ольга Григорьева

шагнул вперед. – Господь слышит тебя.

      Владимир едва заметно усмехнулся:

      – Перед Богом мне виниться не в чем. Как жил, то и заслужил. А ты… Спрячь мое тело, Анастас, и пообещай, что никто не узнает о моей смерти до возвращения Бориса! Обещай!

      Анастас обещал. Всю ночь они с Улебом провели подле умирающего. Утром сердце Владимира остановилось. Тогда Улеб выломал пол в сенях, завернул тело в ковер и спустил вниз. Анастас же погрузил мертвого князя на телегу и отвез в церковь. Тайно… Как желал Владимир..

      3

      Ни свет ни заря Старик потащил меня на пристань. Никто из слуг кузнеца не вышел нас проводить.

      Заспанная и недовольная, я ступила на протянувшуюся к набережной дощатую мостовую. Мокрая деревяшка выскользнула из-под ног. Плюх! Я шлепнулась в лужу. Зипун мгновенно намок, а рукава по локоть наполнились вязкой серой жижей.

      – Черт! – выругалась я.

      – Не поминай нечистого, – строго приказал Старик и протянул мне посох. – Поднимайся.

      Я ухватилась за посох, подтянулась и вылезла на помост. Несчастная и промокшая. Вода капала даже с шапки.

      – Пойдем. Горясер ждет, – поторопил Старик, и тут я разозлилась. Размазала рукавом грязь по лицу и подняла на него взгляд:

      – Торопишься так иди, а я остаюсь.

      От неожиданности он поперхнулся. Закашлялся.

      – Ты… Кхе-кхе, ты чего? Кхе… Чего…

      – А ничего! – Я встала, забросила за спину мешок и зашагала прочь, туда, где маячили купола церкви. В приютном доме у монахов всегда найдется местечко, где можно переодеться и высохнуть. Спать мне уже расхотелось.

      Хлюп, хлюп, хлюп, – заходила мостовая. Я обернулась. Старик догонял.

      – Ты чего, спятила?! – издали закричал он. – Хватит дурить, не то опоздаем!

      – Пока не переоденусь, никуда не пойду.

      – А когда переоденешься? – Старик догнал меня, встал напротив и, просительно выгнув брови, заглянул в лицо.

      – Тогда пойду. – Я шмыгнула носом. Злость прошла, и ссориться больше не хотелось. К тому же Старик был прав: нищета поджимала, а щедрее Горясера за наши песни никто не платил.

      До приютного дома мы дошли быстро. Он кособочился возле церковной ограды, под холмом. Едва я открыла дверь, как в нос ударил знакомый запах давно немытых тел и прелого сена. С сенных лежанок поднялось несколько всклокоченных голов и тут же упали обратно. Обитатели приютного дома – калеки и нищие – редко просыпались так рано.

      – Быстрее же, быстрее, – торопил Старик.

      Я развязала мешок, вытянула оттуда чистую рубаху и принялась раздеваться. Мокрая срачица [5]комом скрутилась на шее. Я досадливо дернула ее, шатнулась и наступила на что-то теплое и мягкое.

      – Ой! – вскрикнул женский голос.

      – Прости Христа ради, – извинился за меня Старик.

      Я наконец содрала с головы мокрую ткань. На полу, под моими ногами, сидела маленькая худая женщина с острым носом, блеклыми глазами и впалыми щеками. Придерживая у груди