Я тебя заберу. Марья Коваленко

у меня первый прием в клинике. – Настя что-то торопливо набирает в телефоне, скорее всего заказывает еду, и тут же возвращается ко мне.

      – Так быстро?

      Удивляться нечему, я знал, что в этот раз будет быстро. И все равно как лопатой по темечку.

      – Здесь иначе. – Жена пожимает плечами. – Если не случится никаких сюрпризов, то через две недели будет первая подсадка.

      Не спрашивая, Настя помогает мне снять рубашку и ведет теплой ладонью по обнаженной груди.

      – Я так благодарна тебе, что ты согласился. – Голос жены становится тихим. С бархатной хрипотцой.

      Она готова благодарить, не замечая укусов другой женщины и аромата, которым я, кажется, пропитался насквозь.

      – Это было твоим условием по контракту. – Останавливаю ее руку.

      Близости между нами не было уже неделю. Ни с кем не было. И почему-то не хочется начинать.

      – Мог отказаться. – Настя отступает.

      Снова без спора, без борьбы, без тени эмоций. Словно отношения со мной такие же стерильные, как и я сам.

      – Ты знаешь, я выполняю все свои обещания. – За два года ни разу не лгал жене, но сейчас впервые отвожу взгляд.

      Сам не понимаю, что со мной происходит. Душит спокойствие, с которым мы говорим. Противно от самого себя. И одновременно хочется вернуться в ресторан… к бешеной Градской.

      Слушать, как она шипит на меня. Ловить кайф от ее ярости. И не думать, что, возможно, ошибся два года назад. И с контрактом, в котором, бесплодный и бездетный, заранее согласился с правом жены иметь детей. И с этим браком. И с тем, что несколько лет назад запретил себе искать другую…

      Глава 13. Семья

      Самый сильный якорь на земле – семья.

      Уже и не помню, когда мне было так плохо. По ощущениям, словно не оргазм испытала… самый яркий за последние годы, а попала под каток асфальтоукладчика.

      Пока еду в такси, внутри все дрожит. Глаза горят огнем, как от аллергии. А стоит переступить порог квартиры и убедиться, что дома никого, – меня прорывает.

      Смеюсь.

      Реву.

      Трясусь.

      Скулю сквозь слезы: «Скотина!»

      И, кое-как сбросив одежду, плетусь в ванную комнату.

      Под струями не отпускает. Они бьют по плечам и шее, стекают по телу крупными дорожками. Словно гладят. Оживляют в памяти то, что нужно забыть.

      Разум требует подумать о сыне или о работе. Переключиться на безопасное и не такое болезненное. Но другая моя часть, женская мазохистская, упорно цепляется за обрывки свежих воспоминаний.

      Как Марк целовал. Как обжигал голодным взглядом. Как ювелирно точно находил эрогенные зоны, будто не было между нами никакого разрыва и я все еще девятнадцатилетняя влюбленная дурочка.

      От последнего хочется выть еще громче и больше.

      Это неправильно. Ненормально. Только ничего не могу с собой поделать.

      Много лет я заталкивала мысли о Марке в самые дальние закоулки памяти. Заставляла себя жить