Письмовник. Михаил Шишкин

корица, перец, немые цикады и благоуханный камыш. Еще водятся здесь павлины, они и больше, и красивее наших, и на вид совсем другие. И куры у них не такие, как у нас.

      Много инбирю и шелка на этом краю света. Сколько тут дичи, так просто удивительно. За один венецианский грош можно купить трех фазанов. Народ тут злой; воровать и разбойничать за грех не почитается, таких насмешников и разбойников в свете нет. Живут тут идолопоклонники, и деньги у них бумажные, мертвых своих сжигают, всяких харчей у них вдоволь, но едят они фараоновых крыс.

      Молятся они разным вещам. Встал человек утром – первое, что увидел, тому и молится.

      Полярной звезды тут совсем не видно, но если привстать на цыпочки, то поднимается она над водою на локоть.

      Мертвых сжигают они, по их словам, вот почему: если не сжигать мертвых тел, в них завелись бы черви, сожрали бы те черви все тело, из которого вышли, нечего было бы им есть, пропали бы они все, а на душе того, чье тело, был бы тяжкий грех. Поэтому-то и сжигают они мертвые тела. И у червей, говорят они, – душа.

      Иду с веслом, а прохожий спрашивает:

      – Что за лопату несешь?

      Представляешь, Сашенька моя, сначала было бразильское дерево, и только потом уже Бразилия.

      Вышел на палубу, на носу никого, укрылся от ветра за лебедкой. Здесь хорошо за брезентовым чехлом, можно в рукав покурить.

      Море и небо – странно, что где-то они могут существовать порознь.

      Скоро начнется. Сашенька, может быть, меня убьют. Это все равно лучше, чем вернуться калекой. И не приведи Господь, если придется убивать самому.

      Ты знаешь, я ко всему готов.

      Смотрю на волны, на тучи. Под ногами глухие толчки. Рокот из машинного отделения. И такое странное ощущение в душе, не знаю, как тебе объяснить.

      Ветер будто пытается засунуть дым обратно в трубу. Ни черта у него не получается.

      Чайка замерла в небе, остановилась – задумалась. Потом вспомнила что-то важное, может, что жить с гулькин нос, и бросилась стремглав.

      Зачем я тебе и себе вру? Я совершенно ни к чему не готов!

      Выбросили за борт бак с отходами – чайки беснуются.

      Понимаешь, Сашка, наверно, так: вещественная, видимая оболочка мира – материя – натягивается, засаливается, трется и протирается до дыр, и тогда в дырку, как палец ноги из рваного носка, лезет суть.

      ♥

      Мой милый, дорогой, ненаглядный, единственный!

      Слушай, что произошло!

      Я поехала на велосипеде в тот наш лес, потом пошла туда, где заброшенный аэродром. Помнишь?

      Все заросло травой, на летном поле свалка, ангары пусты. В них наложены кучи. Везде заросли ржавой колючей проволоки.

      Думаю, чего сюда приперлась? Вот только ноги обожгла о крапиву. И носки все в семенах травы.

      А солнце уже садится.

      И вот возвращаюсь обратно к велосипеду и вижу: пук ржавой колючки с меня ростом пророс лебедой. И, освещенный закатом, он начинает рдеть. Горит, как куст.

      И вдруг говорит:

      – Стой!

      Я стою.

      Он