Атаман царского Спецназа. Юрий Корчевский

с женщиной, соскучился. И не успела Дарья войти, розовая после бани, как я схватил ее в охапку и понес наверх, в спальню. И пусть меня простят, если я откажусь от дальнейшего рассказа.

      Пару дней я отъедался и отсыпался, пока не почувствовал, что пришел в норму. На кухне, сидя за столом, неожиданно для себя ляпнул: скоро Новый год, елку будем ставить? Дарья как-то странно на меня посмотрела:

      – Новый год уж четыре месяца как, с первого сентября.

      Вот это я лопухнулся, совсем забыл, что только Петр I ввел смену года с января, по западному образцу.

      – Юра, а почему в церковь не ходишь? Уж два дня как приехал, надобно сходить.

      М-да, сходить надо. В церковь народ ходил регулярно, не стоило вызывать подозрения, тем более что остался живым, без единой царапины. Стоило поставить свечку и поблагодарить Всевышнего.

      – А где ближайшая церковь?

      Дарья осуждающе покачала головой:

      – Направо от дома, два квартала – и налево, от перекрестка увидишь.

      Я постоял в церкви, поставил свечку, помолился, как умел, чтобы Господь не оставил меня, все-таки я и мои люди из жестокой сечи живыми вернулись. Даже воздух, сама атмосфера в церкви были особые, легко дышалось и думалось. Просветленный, погруженный в думы, вышел на улицу и чуть не попал под коней. В последний момент успел ухватиться за оглоблю, меня немного протащило, и лошади встали. Из возка, поставленного на полозья, выглянул сухощавый мужчина в богатых одеждах – что, мол, за остановка. Кучер заматерился, пока я стоял в стороне, отряхивая от снега штаны и шубу, неожиданно перетянул меня кнутом. Больно не было – шуба смягчила удар, но было обидно: я не раб, свободный человек, а тут – кучер кнутом! Я мгновенно освободился от шубы, у нее всего одна застежка была – на груди, взлетел на козлы, сбросил кучера на снег. Тот оказался проворным: пока я спрыгнул, он уже был на ногах и занес руку с кнутом для удара. Резко пригнувшись, я подсек его ногу; кучер упал и из положения лежа нанес удар по ногам. Бедра обожгло болью.

      Ах ты, ублюдок! Пока я с татарами воевал, ты здесь важных господ возил да кнутом по спинам охаживал. Ребром ладони я врезал по шее, противник закатил глаза и захрипел. Живой останется, не смертельный удар, но, может быть, наука будет.

      Сзади раздалось:

      – Ловок! Кучер мой не из последних бойцов будет, а ты его за два удара.

      Я обернулся: сзади стоял вышедший из возка господин.

      – Он первый ударил, я защищался.

      – Я видел, – спокойно кивнул господин. – Ты где так драться научился? Я не видел таких приемов. Не у басурман ли?

      – Басурман я в Ливнах жизни лишал, учиться у них мне нечему, пусть они поучатся.

      – Ты посмотри, гордый какой! Гордыня – грех, у церкви стоишь. Так ты в Ливнах воевал? Слышал, слышал про Ливны, вчера гонец оттуда был, пергамент привез с донесением. Упоминается там про московскую ватажку, зело помогли гости заезжие! Не про тебя ли пишут?

      – Я донесение не читал, не знаю.

      – Кто таков будешь?

      – Свободный человек, именем