Глубокие воды. Эмма Бэмфорд

сразу ответила она.

      – Теперь наше РВП чуть больше двадцати пяти минут.

      Пока мы на всех парах приближались к «Санта-Марии», я вызывал Виржини каждые тридцать секунд, всякий раз обращаясь к ней по имени, чтобы успокоить ее, показать, что она больше не одна, создать между нами связь, доверие. Десять, двадцать, пятьдесят, пятьдесят два раза. Пятьдесят два – количество недель в году, карт в колоде и жителей Пинанга, погибших в тот роковой день.

      – Виржини, вы здесь?

      – Да.

      Наконец гул двигателей сделался тише: Юсуф снизил скорость. «Патусан» зарыскал на волнах. Я схватил фонарик и распахнул дверь на палубу. Было скользко, и, водя лучом по бурлящему черному океану, нужно было держаться за поручень.

      Ничего.

      Потом – бах! – густая ночь взорвалась, небо стало белым, как днем, и справа по носу, на фоне туч, застилающих звезды, обрисовался призрачный силуэт яхты, паруса и снасти мерцали во всполохах затухающей ракеты.

      «Санта-Мария».

      Мария – имя моей жены.

      В этот момент я сделал то, чего не делал много лет. Я перекрестился.

      2

      Вспомогательный тендер трясся и подскакивал по открытой воде. Умар, как и подобает умелому рулевому, поворачивал катер бортом к волнам, чтобы смягчить удары, но расстояние до яхты сокращалось медленно, и мы вскоре промокли насквозь.

      Я оставил «Патусан» на Юсуфа и взял с собой Умара, а также корабельного медика Хазика. Ориентиром нам служило палубное освещение «Санта-Марии». С этого ракурса я увидел, что это парусный катамаран. И на том спасибо – при таком волнении моря проще высадиться на низкий борт. Набежавшая волна высотой с дом подхватила нас – сначала корму, а затем мидель[6] и нос, – на мгновение перекрыв обзор, и мы понеслись вперед, увлекаемые силой океана.

      Умар хорошо рассчитал время подхода к «Санта-Марии», Хазик перепрыгнул на ее борт и бросил швартов.

      – Оставайся в тендере, – приказал я Умару. – Не хочу рисковать, швартов может соскочить при такой волне.

      – Слушаюсь, сэр.

      – И сам держись покрепче.

      Я передал Хазику его бортовую аптечку и вылез. Я не знал, в каком состоянии находится яхта, но двигатели у меня под ногами ровно рокотали, и я убедился, что электричество в порядке, судно не вышло из строя и не дрейфует. Паруса были свернуты и закреплены. Пригнувшись, чтобы сохранить равновесие, мы взбежали по короткой лестнице и оказались в задней части просторного, ярко освещенного кокпита с тиковым настилом. На полу между сиденьем рулевого и обеденным столом темнели брызги и пятна. Кровь. Я подал знак Хазику – заходим.

      Сразу за стеклянными дверями, спиной к нам, скрючившись сидела Виржини. Между горизонтальными полосками ее бикини отчетливо проступали позвонки. Когда мы вошли, она обернулась – под ввалившимися глазами глубокие тени; ноги, туловище и руки до самых локтей в красно-бурых разводах. Рядом лежал без сознания голый, не считая шорт, белый мужчина. Кровь темными потеками запеклась на его лице и шее, скопилась над ключицей. Голова была забинтована. На полу валялись задубевшие от крови тряпки.

      Хазик проверил

6

Мидель – средняя линия судна между кормой и носом.