Заповедник дьявола. Дмитрий Захаров

обменялись рукопожатиями. Солнце скрылось за верхушками деревьев, надвигалась ночь.

      В это самое время в гуще высокой травы лежал человек. Он лежал на земле, скрюченные пальцы впивались в приклад карабина, воспаленные, обметанные гноящимися пузырьками губы шептали вслух:

      – Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень![1] Блажен тот, кто восполнит закон! Блажен!

      Огромного усилия воли требовало от него смирение. Не стрелять сейчас. Все придет в свое время. Припоминай о гневе в день смерти и о времени отмщения, когда Господь отвратит лице Свое[2].

      Он стелился по земле, как ящерица, скользил быстрый и незаметный чужому глазу. Сильные боли донимали его, лишали сна. Он почти не ел, редко, урывками спал. Госпожа дала ему цель в жизнь и осознание. Имя ее и облик ее затмевал все прочее. Ее наказы он помнил, слышал и повторял безустанно.

      – Блажен тот… – прошептал он. Жгучая боль в печени мешала лежать неподвижно на животе, но слова молитвы и память о Госпоже действовали на разложившийся орган как целительное снадобье.

      Те двое сначала подрались, а потом подружились. Как псы. Человек наблюдал за ними, они шли в направлении дубовой рощи. Молодой и старый. Всего вместе с ним таких людей в заповеднике было пять душ. Вначале их было восемь человек, но одного неудачника порвали монстры, двоих задрали волки, одного ужалили ядовитые шипы растений. Больше всего их страшила неизвестность. Отсутствие будущего. То, что гусеница считает концом света, Создатель именует бабочкой. Люди ничтожны, люди слабы, люди одержимы контролем над своей жалкой жизнью, не понимая, что нет и быть не может этого контроля!

      Человек погладил ноющий бок. Печень напоминала капризного котенка. Временами, заигравшись, пускала в ход острые коготки.

      – Все тлен… – пробормотал человек. Он уже выиграл это вечную схватку между жизнью и смертью. Отыграл у судьбы лишние месяцы, дни, часы. Глупо надеяться на долгую жизнь бывшему наркоману, чью печень вначале поразил губительный вирус, а затем ее клетки стал пожирать рак. Смерть – та единственная вещь, в реальность которой может поверить человек. Врачи приговорили его год назад, а он продолжал жить, разложившийся, полумертвый, но все еще жаждущий быть осознанным, чувствующим и, следовательно, ненавидящим. Все это ему дала Госпожа. Никто, кроме него, не знал, с какой целью кочевники были заброшены в зону. Он знал. Ему сказала Госпожа в ту последнюю ночь, которую он провел вне заповедника. Провел вместе с ней. Он, чей смрад смущал опытных врачей-хирургов, чье дыхание было зловонным, а плоть изъязвлена струпьями, он целовал ноги Госпожи, и она смеялась… Кочевники были подневольными людьми. Беглые зэки, преступники. Падшие. Он пришел по собственной воле, и вовсе не потому, что дни его были сочтены, болезнь пожирала внутренности, как гиена падаль. Его выбрала Госпожа…

      Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только кротким и добрым, но и суровым[3].

      Он поднялся на ноги, не боясь быть увиденным, – двое кочевников скрылись в

1

Псалом 137.

2

Послание Сирах, 18: 24.

3

Послание Петра, 2: 18.