Ладога. Ольга Григорьева

жить будет долго…

      Чужак вошел, стряхнул с охабня дождевую влагу и кивнул старухе, в углу притихшей:

      – Тряпицу чистую дай, иглу да нить шелковую. Бабка закопошилась, пробормотала неуверенно:

      – Где ж я тебе нить шелковую возьму, милостливец? Отродясь у меня этаких не водилось…

      – Тогда то, что есть, неси.

      Он закатил рукава, обнажая бледные руки, махом смел со стола на пол чашки с плошками, мне велел:

      – Клади сюда брата.

      Не хотелось мне Лиса на стол, будто покойника, выкладывать, да только выбора не было.

      Тело брата на руки теплой тяжестью легло – не мог отпустить его, прижал к себе и, еле дыша, положил на дерево гладкое. Отошел в сторонку, чтоб не мешать ведуну, но он прикрикнул:

      – Здесь стой. Держи его, коли дергаться будет. Хорошо хоть прочь не погнал…

      Я к Лису подошел, силясь на Чужака не глядеть, будто мог он во взгляде моем подозрения тайные прочесть, прижал руки брата к столу, замер, ожидая. Старуха, покряхтывая да постанывая, приволокла тряпицу белую и иголку костяную. Чужак на иглу взглянул, буркнул что-то отрывисто и, ничего не сделав, прочь пошел. У меня сердце всколыхнулось – неужто отказался от обещания своего?

      Окликнул его:

      – Постой…

      Он оглянулся уже на пороге, рявкнул отрывисто:

      – Вернусь сейчас.

      И вышел, дверью хлопнув. По всему видно было – разозлился на что-то, только не понятно – на что…

      Мы со старухой переглянулись растерянно, замерли по разным сторонам стола кособокого, а меж нами Лис задыхающийся. В тишине лишь его дыхание и разносилось. Страшное, прерывистое… Казалось мне каждый раз, как слышал свист сиплый, что уж больше не вздохнет он…

      – Что с братом-то? – первой заговорила бабка.

      – Оборотни порвали.

      Не хотелось мне здоровье Лиса обсуждать, но старуха не отставала:

      – Это в Горелом, что ли?

      В Горелом все наши беды начались… Не мог я спокойно название это слышать – сжимались руки в кулаки, неведомое зло поразить не умея.

      Старуха мое лицо потемневшее углядела, о другом заговорила, на Славена указывая:

      – Ас этим что? Испужался шибко или всегда такой был?

      – Он нынче ночью дорогого человека потерял. Утонул тут один из наших.

      Отвечал я ей через силу и дивился – никогда не ведал раньше, что разговор пустой душу изболевшуюся облегчить может. Казалось, будто тяжкую ношу, что один тянул, еще кто-то подхватывал.

      – В Русалочьем? – догадалась бабка.

      – Верно.

      Мы немного помолчали, а затем старушка, расхрабрившись, подобралась поближе. Грустно глядя на Славена, забормотала:

      – На сына моего похож. Младшего. Его Русалка заманила. Девка грудастая… Меня тогда удар хватил. Руку скрючило, лицо скосило. Первое время говорить вовсе не могла. Дед один, прохожий, меня подлечил. Остался. Пожил недолго, а потом и помер…

      Старухина голова печально закачалась