Берег. Тишина (сборник). Юрий Бондарев

их запомнила по школе, когда изучали историю Рима. Вам не бывает, Никитин, почему-то грустно в покинутом чужом доме? Грустно и странно.

      – А чего грустно? Нормально! – успокоил Меженин и дунул на карту, колдовски щелкнул ею себя по носу. – Вот и вразрез пошло. Тройка!.. Фу-фу, намечается, едрена-матрена!..

      – Весталок я плохо помню, – ответил Никитин и, слушая ее медленный глубокий голос, подумал, что она говорила это не ему, не Гранатурову, не Меженину, а лейтенанту Княжко, что она, вероятно, готова была сидеть вот так в одной комнате с ним, если бы даже он в течение всего вечера ни разу не обратился к ней, – или это только воображалось ему?..

      – После войны замуж выйдете, еще такой роскошный уют заведете – закачаешься! – подмигнул Гранатуров. – Хотел бы я к вам тогда заехать, посмотреть на вас.

      – Да?

      – Не прогнали бы? Одним глазом посмотреть…

      – Долго придется ждать. Очень долго, товарищ старший лейтенант.

      – Почему долго? У вас и тут, Галочка, поклонников – штабелями. Мизинчиком стоит пошевелить – и к ногам вашим по-пластунски поползут.

      Она усмехнулась, рассеянно полистала книгу на коленях.

      – Я разборчивая невеста, Гранатуров. Вы никак не можете поверить, что есть и такие ненормальные бабы.

      – Ох, Галочка, мужчины тоже под ногами не валяются!

      – Я с трудом терплю мужчин. Уж очень они мне надоели за войну.

      – Кого же вы любите? Женщин? За женщин замуж не выходят. Запрещено!

      – А какое кому дело, кого я люблю и выйду ли я замуж? Боже, как интересно! Вам это очень нужно знать?

      – Какая милая пустопорожняя болтовня! – проговорил Княжко, как бы по вялой инерции раскрывая сданные Межениным карты, но губы его властно подсеклись, что бывало заметно в приступе сдерживаемой злости, и он договорил: – Лучше скажите, товарищ комбат, что нового в штабе полка? До медсанбата, по-моему, доходит больше слухов, чем до огневиков.

      – Нового? – Гранатуров правой рукой откупорил пивную бутылку, позвенел бокалом о горлышко, чокаясь с бутылкой. – Галочка, за вас! Что нового? Пока полное спокойствие, други мои. Бои на западе. Да еще мелочь и ерунда – какие-то группки разбитых под Берлином частей в лесах кое-где бродят. Как видно, плена, сволочи, побаиваются, а деваться-то фрицам некуда.

      – Вот это математический расчет! На два очка обчесали меня! Накатило вам, и вы, выходит, в лапоточках тоже родились? А?

      – В тулупе, Меженин, в тулупе, – сухо сказал Княжко. – И, помню, в валенках по коврам ходил.

      – Лейтенанту Княжко во всем везет, первый в полку счастливчик! – подхватил, зарокотал Гранатуров, поправляя левую забинтованную кисть на марлевой перевязи, врезавшейся в погон. – Верно, Галочка? Живи он сто лет назад, быть бы ему гусаром. Скатерть белая залита вином… Так поется в песне? И командовал бы он гусарским полком, а не меня замещал.

      – Нам пора, товарищ старший лейтенант, – сказала Галя и решительно захлопнула книгу, поставила ее на полку. – Я, как врач, должна напомнить – вы пока на