За старшего. Шамиль Идиатуллин

кто чем сможет, а кто чем не сможет заниматься?

      Папа опять начал говорить странно: все слова – знакомые, предложение составлено правильно, но смысл ускользает. У него такое бывало. Тим нахмурился, размышляя. Папа, кажется, понял, что слишком закрутил вопрос, и хотел пояснить, но Тим решил ответить коротко и по существу:

      – Пап, это обычный врач из обычной клиники на Эштон-лейн.

      – Тим. Я уважаю обычных врачей, ты знаешь. Но при всём уважении – врач лечит, приводит человека в правильную форму. А как эту форму применить, человек уже сам решает. И сам выбирает, нужны ли ему ноги, не так ли?

      Тим откашлялся, собираясь с мыслями. Мыслей было много, но ответ из них не складывался. Папа как бы решил подсказать:

      – Я надеюсь, ты уже определился с тем, нужны ли тебе ноги?

      Издевается, что ли, удивился Тим – и вполголоса рявкнул:

      – Да, сэр.

      – Какой я тебе сэр. Я тебе отец. Итак, ты определился. И что, нужны?

      – Да, сэр отец, нужны.

      – И давно определился?

      – Ну да.

      – А почему сегодня передумал?

      – Я не передумал. Просто…

      – Что – просто? Кто тебя срубил-то?

      Тим замолчал. Майки был дебил и тварь, но закладывать его Тим не собирался.

      – Сейчас скажешь, что сам упал, – предположил папа. – О мяч споткнулся, может быть, да?

      Тим буркнул:

      – Какая разница.

      Папа вздохнул и сказал:

      – Сам понял уже, какая разница, да?

      – Да.

      Папа поощрительно такнул. Тим понуро процитировал:

      – Я не должен подвергать опасности жизнь и здоровье, в первую очередь – мои, во вторую очередь – окружающих. Пап, я все-таки не понимаю, почему окружающие – во вторую очередь.

      – Не уводи разговор. Всё ты понимаешь, я сто раз объяснял. Увлекся сегодня, да? Выпинывал мяч, равновесие потерял, а на тебя ногой пошли, и увернуться не мог, так?

      Тим полежал, вспоминая, и с удивлением протянул:

      – Кажется, да… А ты откуда?

      – Просто предположил. Я мениск ровно так же выбивал. Правда, мне чуть поменьше было, двенадцать, что ли… Да, двенадцать. Мы как раз… Неважно. Словом, полуфинал, на кону всё золото мира, счастье и кубок в придачу, нулевая ничья, три минуты до конца. Я выхожу против двух защитников, обвожу одного, вратарь слишком выбегает из сетки влево, я улетаю вправо, чуть не носом в землю, но равновесие из последних сил удержал, мяч обрабатываю на колено-живот, на последнем прыжке замахиваюсь – и слева прилетает второй защитник. Бутсой в мяч – и в колено. По касательной. Прямо бы шел – нога навыворот согнулась бы, как у этого… как у лошади. А так – мениск, повязка, и вот я перед вами, веселый и красивый.

      Папа замолчал, будто рот себе с размаху заткнул. Тим, наоборот, распахнул рот. Надо было срочно задать сто вопросов, но непонятно было, с какого начать. А папа будто продиктовал, четко и размеренно:

      – Тим, для движущегося