Спартак. Рафаэлло Джованьоли

потерявшие благодаря мужеству Спартака свои ставки, закричали злобно:

      – Нет, нет, он дезертир!

      Лицо фракийца страшно передернулось, и он резко повернул голову в ту сторону, откуда раздался первый крик обвинения против него. Глазами, сверкающими ненавистью, он искал того, кто крикнул.

      Но тем временем тысячи голосов кричали:

      – Свободу, свободу, свободу Спартаку!

      Невозможно описать чувство, которое испытывал бедный гладиатор. Для него решался вопрос более серьезный, чем сама жизнь, и страшная тревога отражалась в этот момент на его бледном лице. Движение мускулов и блеск глаз ясно обнаруживали борьбу между страхом и надеждой. И этот человек, сражавшийся полтора часа со смертью, не обнаруживший ни малейшего признака страха тогда, когда он один остался против четырех противников, – этот человек почувствовал, что колени под ним подгибаются, и, чтобы не упасть без чувств среди цирка, он оперся о плечи одного из лорариев, пришедших очистить арену от трупов.

      – Свободу, свободу!.. – продолжала кричать толпа.

      – Он ее действительно достоин, – сказал Катилина на ухо Сулле.

      – И он будет ее достоин! – воскликнула Валерия, которой Сулла в эту минуту восхищенно любовался.

      – Хорошо, – сказал Сулла, вопросительно смотря в глаза Валерии, которые, казалось, с нежностью, любовью и состраданием молили о милости гладиатору. – Хорошо… пусть будет так!..

      И Сулла наклонил голову в знак согласия. Спартак стал свободным под шумные рукоплескания зрителей.

      – Ты свободен, – сказал лорарий Спартаку. – Сулла тебе даровал свободу.

      Спартак не отвечал и не двигался. Глаза его были закрыты, и он не хотел их открывать, боясь, как бы не исчезла мечта, которую он так долго лелеял и в осуществление которой не решался поверить.

      – Своей храбростью ты разорил меня, злодей! – пробормотал чей-то голос над ухом гладиатора.

      При этих словах Спартак очнулся. Перед ним стоял ланиста Акциан. Действительно, последний пришел с лорариями на арену, чтобы поздравить Спартака, так как еще думал, что Спартак останется его собственностью. Но теперь он уже проклинал храбрость Спартака. Глупая, по его мнению, жалость народа и неуместное великодушие Суллы обошлись ему в двенадцать тысяч сестерций.

      Слова ланисты убедили фракийца в том, что он не грезит; он поднялся во всем величии своего гигантского роста, поклонился сначала Сулле, затем народу и ушел с арены под новый взрыв рукоплесканий толпы.

      – Нет, не боги создали все вещи, – говорил в эту минуту Тит Лукреций Кар, возобновляя продолжительную беседу, которую он вел с маленьким Кассием и юным Гаем Меммием Гемеллом, своим лучшим другом. Ему Лукреций посвятил впоследствии свою поэму «О природе вещей», которую он уже в это время задумал.

      – А кто же создал мир? – спросил Кассий.

      – Вечное движение материи и сочетание невидимых молекулярных тел. Ах! Ты видишь на земле и на небе массу возникающих тел и, не понимая скрытых производящих причин, считаешь,