Лёд и пламень, или Великая сила прощения. Наталия Сергеевна Коноплева

инфери ты призывать не будешь?

      – Во-первых, я не знаю языка Варатхэ, чёрного наречия, которому они подчиняются, а во-вторых, если часть их них больше не подчиняется тёмным магам, я вообще не понимаю, как можно с ними о чём-нибудь договориться.

      – А ты уверен, что слова этого Хёскуля правда? – скептически спросил эльф.

      – Такие существа, как он, врать не будут.

      – Ха, не будут, они же ненавидят живых и при первом удобном случае попытаются…

      Дымка вновь колыхнулась. Лаурендиль заметил и это, и мой настороженный взгляд, и характерный жест, которым все бывшие на поляне, призывали эльфа к молчанию, и краска медленно отхлынула от его лица.

      – П-прости меня, пожалуйста, Хёскуль! Я… я не имел в виду, ничего…

      Лёгкая дымка качнулась, словно кивнула. Драуг принял извинения.

      Он-то принял, но несчастный Лаурендиль ещё долго не мог прийти в себя от пережитого ужаса. ему слишком хорошо были знакомы легенды о том, что случалось, если оскорбить драуга…

      Было видно, что Доррен хочет что-то сказать. Он несколько раз подходил к нам, качал головой, но потом, видимо, решив, что к словам отлучённого вряд ли прислушаются, снова отходил и так и не решился заговорить. Я заметил его нерешительность, но не стал спрашивать, в чём дело, захочет, сам скажет. Интересно, за чем же Лаурендиль привёл его с собой. В этот момент, оправившийся Лаурендиль, непочтительно бросил, обращаясь к Доррену:

      – Эй, отлучённый, а чем ты можешь помочь? Ты же лишён магической силы.

      – Да, но я знаю тайные тропы в горах. Когда я был рабом у гоблинов… – он замялся, и я впервые заметил, что он был абсолютно седым. Молодое лицо человека лет тридцати обрамляла копна длинных абсолютно седых волос, а на шее виднелись глубокие шрамы, явно от верёвок или, что вероятнее, цепей.

      – Когда я бежал из гоблинских рудников, мне пришлось долго плутать по горам, прежде чем я выбрался на равнины. Ещё тогда меня не отлучили, и среди моих магических способностей одним была память. Надеюсь, я не утратил её после того, как… – он смутился и умолк окончательно.

      Торгрим и я взглянули на отлучённого с немым почтением. Примолк даже недоверчивый эльф, а гном смотрел на Доррена широко открытыми глазами.

      и я вдруг отчётливо понял, что все мы, пятеро, а, возможно, множество других понимаем и знаем об этой жизни нечто большее, чем любой простой обыватель. Мы смотрели в глаза тьме, мраку смерти, боролись с туманом лжи, обволакивающему сердца, ощутили горечь предательства и почувствовали вкус мести. Отныне мы все были связаны воедино незримой цепью, цепью боли, утрат и страданий. Не говоря ни слова, мы, все пятеро, в едином порыве сделали шаг вперёд и сплели наши руки. Несколько минут мы стояли в гробовой тишине, а потом в один голос произнесли на распев:

      – Клянёмся светом солнца и пламенем, горящем в сердцах наших, клянёмся водами морскими и кровью горячей, что струится по жилам, клянёмся ветром вольным и дыханием