Таинственные истории, случившиеся с обычными людьми. Елена Хаецкая

громадой высился бывший Народный дом с огромным куполом и множеством входов: ступени как у зиккурата, провал – точно беззубый рот – дверь в Планетарий, помпезные, суставчатые колонны театра «Балтийский дом» с мятой афишей заумного спектакля какого-то заезжего коллектива, небольшая дверца сбоку – лаз на выставку восковых фигур, точно черный ход в магазин, откуда «блатному» покупателю вот-вот вынесут какой-нибудь дефицитный товар.

      Рядом с Филькиным пригнулся искусственный динозавр. Он служит безмолвным зазывалой на выставку «движущихся восковых фигур». У него усталый вид.

      Низкий, громкий голос, исходящий прямо из глубин тощего филькинского живота, где алхимически булькало очень много разных напитков, прозвучал, разливаясь по пустому, зловещему пространству:

      – Именем Утренней Звезды Люцифера заклинаю тебя, Федор Иванович Шаляпин: явись, явись, явись!

      Затем Филькин вдруг зевнул, и страшное обаяние развеялось. Тщетно сражаясь с зевотой, он добавил:

      – Приблизительно так… И тогда в пустом зале театра Народного дома появится призрак Шаляпина. Он будет в шубе. И запоет. «Сатана там правит бал»… Ужасным басом.

      – Идемте спать, – попросил Гора Лобанов.

      И они ушли, все трое, и Народный дом остался посреди полного безлюдья. Титаническое здание, источенное ходами, набитое театральными залами, с брякающими игровыми автоматами на первом этаже Планетария – точно с паразитами в шерсти на брюхе гигантского зверя. Как и положено старинному зданию, он был туго набит призраками. И выставки движущихся восковых фигур, рассованные по извилистым его коридорам, еще больше усиливали неприятную магическую атмосферу.

      Дня через два Лобанов неожиданно вспомнил этот разговор.

      – Ты серьезно говорил? – спросил он у Филькина.

      – О чем?

      – О призраке Шаляпина…

      Филькин задумался.

      – Не помню. Напомни. О чем я говорил?

      – Ну, если сказать «рекс-фекс-пекс», то в новолуние в Народном доме явится призрак Федора Ивановича. И будет петь «Сатана там правит бал».

      – Я такое говорил? – искренне поразился Филькин.

      Он недоверчиво осмотрел Лобанова с ног до головы, но Лобанов оставался безупречным.

      – Да, Филечка, именно это ты и говорил.

      Филькин почесался. Поковырял пальцем в углу глаза. Пролистал зачем-то тощую тетрадь, которую держал в руке. Смял ее и сунул в сумку.

      – Ну, возможно, – нехотя согласился он наконец. – Только ничего не помню.

      – Я тебе рассказал. – Лобанов сел рядом. – Давай разыграем Кошакова.

      – Слушай, Лобанов, скажи: тебя Кошаков раздражает? – спросил Филькин неожиданно.

      Лобанов, подумав, кивнул.

      – Чем? – жадно насел Филькин.

      – Какой-то он… внутренне благополучный, – признался Лобанов. – Как будто все у него спокойно. Было спокойно и будет.

      – И он не хочет покорять Петербург.

      – И вообще – не впечатлен. Ну, Рязань. Ну, Питер. Ну, какая разница.

      Филькин