Ловец во ржи. Дж. Д. Сэлинджер

чертово сочинение. Я сказал ему, оно на его чертовой кровати. Он подошел и стал читать его, расстегивая рубашку. Он стоял там, читая его, и как бы поглаживал голую грудь и живот, с таким дико дурацким выражением лица. Он вечно поглаживал себе живот или грудь. Он был без ума от себя.

      Вдруг он сказал:

      – Бога в душу, Холден. Это же про чертову бейсбольную рукавицу.

      – И что? – сказал я. Адски холодно.

      – Что значит и что? Я же сказал, чтобы было про чертову комнату или дом или вроде того.

      – Ты сказал, чтобы было наглядно. Какая к черту разница, если это про бейсбольную рукавицу?

      – Черт возьми, – он адски разозлился. Рвал и метал. – Вечно ты все делаешь через жопу, – он посмотрел на меня. – Не удивительно, что тебя выперли к чертям отсюда, – сказал он. – Ты ни единой вещи не сделаешь, как положено. Я серьезно. Ни единой, блин, вещи.

      – Ну, ладно, давай тогда сюда, – сказал я. Я подошел и выхватил листок из его поганой руки. И разорвал.

      – Какого черта ты это? – сказал он.

      Я ему даже не ответил. Просто выбросил клочки в корзину. Затем лег на кровать, и мы оба долго ничего не говорили. Он совсем разделся, до трусов, а я все лежал, а потом и закурил сигарету. В общаге курить не разрешалось, но можно было ближе к ночи, когда все спят или в отпуске, и никто не учует дыма. К тому же, я хотел досадить Стрэдлейтеру. Он бесился, когда ты нарушал любые правила. Сам он в общаге никогда не курил. А я – да.

      Он так и не сказал ни слова о Джейн, ни единого словечка. Поэтому я, наконец, сказал:

      – Ты вернулся чертовски поздно, если ее отпустили только до девяти-тридцати. Она не опоздала назад из-за тебя?

      Он сидел на краю своей кровати, стриг свои поганые ногти, когда я спросил его.

      – На пару минут, – сказал он. – Кто, блин, отпрашивается субботним вечером до девяти-тридцати?

      Боже, как я его ненавидел.

      – Вы ездили в Нью-Йорк? – сказал я.

      – Спятил? Как бы мы нафиг съездили в Нью-Йорк, если она отпросилась только до девяти-тридцати?

      – Незадача.

      Он взглянул на меня.

      – Слушай, – сказал он, – если собрался курить в комнате, как насчет пойти в уборную? Ты можешь к чертям выметаться отсюда, но мне надо торчать тут, пока не закончу.

      Я на него ноль внимания. Правда. Лежал и курил как ненормальный. Все, что я сделал, это как бы повернулся набок и стал смотреть, как от стрижет свои поганые ногти. Ну и школа. Вечно ты смотрел, как кто-нибудь стрижет свои поганые ногти или давит прыщи или еще что-нибудь.

      – Ты передал ей привет от меня? – спросил я его.

      – Ага.

      Черта с два он передал, козел.

      – И что она сказала? – сказал я. – Ты спросил ее, держит ли она всех своих дамок все так же в заднем ряду?

      – Нет, не спросил. Чем, по-твоему, мы весь вечер нафиг занимались – в шашки играли, бога в душу?

      Я ему даже не ответил. Боже, как я его ненавидел.

      – Если вы не ездили в Нью-Йорк, куда ж ты с ней ездил? – спросил я его чуть