Великие рыбы. Сухбат Афлатуни

не догорев, погас.

      Варварство угрожало Риму не столько снаружи – оно зрело внутри его.

      Вот как описывал Рим времен Иеронима его старший современник Марцеллин: «Немногие дома, раньше славные заботами о науках, теперь изобилуют только забавами лени… Место философа занял певец, место оратора – преподаватель сценического искусства; и в то время как библиотеки, подобно гробницам, вечно закрыты, устраиваются только гидравлические орга́ны, огромные лиры, видом похожие на колесницы, и сложные приборы для театральных увеселений».

      По вечерам Иероним и Боноз посещают эти представления.

      Особенным успехом пользовался номер, когда сцену заполняли куриными яйцами и плясун, подвешенный на тонких невидимых нитях, танцевал по ним, не повреждая ни одного. Зрители рукоплескали, и Иероним вместе со всеми.

      Эти образы будут преследовать его в сирийской пустыне. «О, сколько раз, удалившись в уединение, я представлял себя среди наслаждений Рима!.. Как часто, в сообществе одних диких зверей и скорпионов – в мечтах присутствовал в хороводах дев!»

      Помнит ли юный Иероним, что он христианин?

      Да, иногда он вспоминает об этом. Проходя мимо неказистой базилики Святого Петра на месте прежних садов Нерона. Или пробуя читать Писание; после блистательной латыни Цицерона и Горация библейский стих кажется грубым и неуклюжим. Слышал ли он рассказы о римских мучениках? О египетских монахах?

      Иногда по воскресным дням, вместе с Бонозом и другими сверстниками, он посещал гробницы апостолов и мучеников.

      – Что с тобой? – смотрит Боноз, заметив серую бледность на лице друга.

      – Ничего… сейчас пройдет.

      «…Пещеры, вырытые в глубине земли, в стенах которых по обеим сторонам лежат тела погребенных и в которых повсюду такая темнота… Там среди мрачной ночи приходит на память известный стих Вергилия: horror ubique animo, simul ipsa silentia terrent».

      Так он будет стоять среди могил святых – в полутьме, в холодной испарине, смешивая молитвы со стихом Вергилия. «Ужас повсюду и вместе безмолвие дух устрашает».

      А потом будет снова Рим, слепящее солнце, театральные зрелища и хороводы.

      «Юноши и девушки, блистая первым цветом молодости, прекрасные по внешности, в нарядных костюмах, с красивыми жестами двигались взад и вперед, исполняя греческий пиррический танец; то прекрасными хороводами сплетались они в полный круг, то сходились извилистой лентой, то квадратом соединялись, то группами врозь рассыпались»[3].

      Таков был Иероним в пору первого своего жительства в Риме.

      Таков был сам Рим, лишь поверхностно затронутый христианством. «Вчера в амфитеатре – сегодня в церкви, вечером в цирке – утром в алтаре» (как напишет позже Иероним). Рим, переходящий от чтения Евангелия к Тациту и Светонию и перемежающий псалмы стихами Вергилия.

      О, желать умереть и умереть не мочь.

      Да, выпито все. Что скалишься ты, глупец?

      Да, выпито все и съедено все. Конец.

      Лишь стих, немного смешной, что сожгу в эту ночь.

      Лишь раб, что наглее

3

Апулей. «Метаморфозы». (Перевод Михаила Кузмина).