Быть Иосифом Бродским. Апофеоз одиночества. Владимир Соловьев

поэта конфликтов, заложенных в биологической, духовной, религиозной и нравственной его природе?

      Его жизнь может быть внешне благополучной, но трагичной по сути.

      Условия существования человека слишком тяжелы, чтобы усложнять их дополнительно. Скажу больше – примитивная травля, которой художник подвергается в тоталитарных странах, кроме всего прочего, застилает от него истинный драматизм мира – Мандельштам все равно к нему пробивался: не благодаря удушью, но вопреки ему. Надежда Яковлевна права. Как и тогда, когда она, споря с такими, как вы, Саша, апологетами страдания, очень точно усекает причину этой апологетики: как нужно любить себя, чтобы любить и лелеять на своем теле несуществующую рану…

      САША. Почему – несуществующую?

      Я. Да потому, что существующую любить нельзя – она болит, ноет, не дает заснуть, грозит летальным исходом. Я уж не говорю о том, что не всякое страдание есть мученичество. За неимением настоящих страданий разводят и культивируют искусственные, зато другим постулируют настоящие – без них, мол, нет художника. Тогда поблагодарим Сталина за «Воронежские тетради», а Гитлера – за «Дневник Анны Франк».

      САША. Вы рассуждаете как иностранец…

      Я. Почему это я как иностранец, а вы как русский? Так мы далеко зайдем – «Умом Россию не понять… В Россию можно только верить!»

      Поставить на место Бога Россию – до чего все-таки Тютчев был безрелигиозен! Потому что верить можно только в Бога, ни в кого больше.

      Или вы на манер Хомякова рассуждаете?

      ТОМАС. А что Хомяков? У вас пошли уже столь специфически русские разговоры, что мне нужны сноски, комментарий.

      Я. Как же – Хомякову нравится женщина, но она, видите ли, не впадает в священный трепет при слове «Россия», а посему – от ворот поворот!

      САША. Только не надо в пылу полемики превращать Хомякова в идиота – разве у него про это стихотворение?

      …Но ей чужда моя Россия,

      Отчизны дикая краса,

      И ей милей страны другие,

      Другие лучше небеса!

      Пою ей песнь родного края, —

      Она не внемлет, не глядит!

      При ней скажу я: «Русь святая!»

      И сердце в ней не задрожит.

      И тщетно луч живого света

      Из черных падает очей:

      Ей гордая душа поэта

      Не посвятит любви своей.

      Я люблю, как Саша читает стихи – глухо, отчужденно, почти неприязненно, создавая тем самым нейтральный фон для слова, не заглушая его декламацией. Да и стихи хорошие – я был, конечно, не прав, упрощая и пародируя их. С точки зрения Саши, последнее слово в любом споре принадлежит стиху: стих не просто аргумент, а приравнен к слову Божьему. Я так, естественно, не думаю. Вообще, в диалог Саша втянут насильственно, его сознание резко антидиалогическое, любое оживление – в разговоре ли, в прессе, в стране – сбивает его с толку, лишает почвы под ногами, государственное наше единомыслие вполне отвечает монологической его индивидуальности.

      Он и телом крепко сбит, слитно, из одного