Люминотавр. Андрей Геннадьевич Юрьев

mphasis>– Где я?

      – В зале ожидания, в комнате сна.

      – Разве я здесь по своей воле?

      – Воспоминания сданы в камеру хранения.

      – Этого не может быть

      – Это – есть. Раскрываешь книгу, ищешь среди слов и между строк подобие своего Я, сходство судеб…

      – Разве это так?

      – Очнись и убедись. Или предпочитаешь пребывать в забытье?

      – Была клетка города, сетка улиц, стена домов. Было одиночество перед скопищем свидетелей моей жизни.

      – Что тебе до городов? Что городам до тебя?

      – Мне было предложено включиться в игру. Ставка – собственное сердце. Выигрыш – новая жизнь.

      – В более уютной клетке?

      – Не знаю. Мне было предложено выйти в неведомое, неиспытанное.

      – Навсегда? Навечно?

      – На ближайшее время.

      – Что тебе до времени? Что времени до тебя?

      – Мне надо немедленно очнуться. Осталось сделать последний шаг. Хочу сделать решающий ход.

      – Необходимость или долг?

      – Необходимость настоящего. Долг загубленному прошлому. Содействие лучшему будущему

      – Стоит ли помогать движению будущего? Ведь его образ неясен. Или тебе известны намерения всех, кто вовлечён в игру? Ты знаешь карты всех путей? Тебе известны все дороги к лучшей жизни?

      – Что мне терять, кроме соседей по клетке?

      – Ставка – твоё сердце. Что с тобой станет, если оно остановится?

      – Что со мной станет, если оно начнёт биться иначе?

      – Долг в том, чтобы завершить игру к назначенному сроку? Последний ход, осталось раскрыться, и вдруг – забытьё. Боишься яви? Что у тебя на руках?

      – Я смотрюсь в явь, как в зеркало, и за танцующей улыбкой королевского джокера вижу судорогу площадного шута.

      – Смущение своей ролью? Смущаешься своим участием в игре? Тебя интересовал выигрыш или достоинство роли в игре?

      – Я не помню. Я не понимаю. Я не знаю.

      – Когда произошло впадение в забытьё? В какое мгновение твоей жизни было пропущено мимо внимания явление странного Нечто, смущающего своим величием, своей низостью?

      – Не знаю. Видимо, до сна. Очевидно, вчера.

      – Он или Она?

      – Это. Это с Ней. Это с Ним. Это с Ними. Всё Это.

      – Это так важно? Выигрыш или достоинство? Важно Что, Зачем, Почему, или важно Как?

      – Моё имя и есть Каким Образом я живу. Разве Это не так?

      – Ты беспокоишься о своём образе. Взволнованность Этим. Совсем не волнуешься о Ней, о Нём, о Них?

      – Разве Они волнуются о моей судьбе?

      – Разве твой выигрыш достанется Им?

      – Разве Она – не моя душа, облекающая мою судьбу в радость?

      – Разве Он – не твой дух, пронизывающий твои намерения?

      – Разве Вопрос ведёт сквозь жизнь?

      – Разве выигрыш в Ответе?

      – Это… Игра теней… Свет!

      степень секретности

      «Всё проходит», – повторяла Она. «Всё возвращается», – настаивал я. Всё снова обернулось в имена и лица.

      Первой нахлынула толчея бомков и шлязгов, и Лунин, не выносивший циркачей, поморщился: «Шуты!». Под лязганье оркестровых тарелок на арену выкатился укротитель, щёлкавший телефонным шнуром и гонявший трубки по тумбам аппаратов – пискотрубы отчаянно верещали, но всё же мужественно сигали на послушно подставленные корпуса – некоторые затихали, другие так и путались в марках и габаритах, блуждая по арене – на привязи… «Смертельный номер!» – проорали глотки, и Лунин, встав с места, нехотя пошёл прямо сквозь купол шатра, сквозь складки покрывала к рявкающей громаде, усеянной кнопками.

      – Да! Кто спит? С вами не выспишься.

      – Некоторые с женщинами спят, а некоторые с ними бодрствуют. Так кто же не давал тебе уснуть? – прожурчал ручеёк под склоном головы, и прорисовался рассвет в виде табачного тумана над гладью зеркала, горелых обоев над обуглившейся дверью.

      – Извините, я пока не понимаю шуток. Кто вы? – пробормотал Лунин, появившийся в закоптившемся зеркале вполне Луниным, только красноглазым.

      – Прекрасно, богатой буду, – попыталась засмеяться оплавленная трубка. – Эльза, кто же ещё?

      – Довольно самонадеянно, – протянул Лунин, надавливая на ноющий висок, и лопнул:

      – Хватит язвить, я ж не понимаю ничего! Приезжай да посмотри сама! Если не боишься замараться, – вклинил в череду попискиваний, скакавших сквозь чумазую решётку возле уха.

      Под порезанной ступнёй хлюпали лужицы. Лунин проследил за отпечатками сапог, прошлёпавших ночью и в кухню, и до дивана,