Иванова ночь. Евгений Удальцов

плена не сумел:

      Может, поздно, может, слишком рано,

      И о чем не думал много лет,

      Походить я стал на Дон Жуана,

      Как заправский ветреный поэт.

      Что случилось? Что со мною сталось?

      Каждый день я у других колен.

      Каждый день к себе теряю жалость,

      Не смиряюсь с горечью измен.

      Я всегда хотел, чтоб сердце меньше

      Билось в чувствах нежных и простых,

      Что ж ищу в очах я этих женщин —

      Легкодушных, лживых и пустых.

      Или еще:

      И с тобой целуюсь по привычке,

      Потому что многих целовал,

      И как будто зажигая спички,

      Говорю любовные слова.

      Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,

      Синь очей утративший во мгле,

      И тебя любил я только кстати,

      Заодно с другими на земле.

      Эта тема сомнений и полураскаяний, всегдашней неудовлетворенности жизнью проглядывает в большинстве его стихов. Или это пророческая тоска предчувствия трагических событий на Руси, после которых мир никогда не будет таким, каким его знал Есенин: светлым, чистым и радостным. Саня, обрати внимание – он творит прекрасное и тут же с ним прощается:

      Не бродить, не мять в кустах багряных

      Лебеды и не искать следа.

      Со снопом волос твоих овсяных

      Отоснилась ты мне навсегда.

      С алым соком ягоды на коже,

      Нежная, красивая была

      На закат ты розовый похожа

      И, как снег, лучиста и светла.

      А о третьем слое в есенинской поэзии мы с тобой даже не подозревали. Этот слой уже не о тоске. В нем драма и трагедия русского народа. В это время Есенину стало тяжело встречаться даже с родителями: «Отец сядет под дерево, а я чувствую всю трагедию, которая произошла в России…»

      Слышите ль? Слышите звонкий стук?

      Это грабли зари по пущам.

      Веслами отрубленных рук.

      Вы гребетесь в страну грядущего.

      О, кого же, кого же петь

      В этом бешеном зареве трупов?..

      Не, Саня! Я даже продолжать не хочу. Это не для слабонервных. Такого Есенина мы не знали. И поэм этих в глаза не видели. Многого тогда мы не понимали. Не понимали, что без Бога наша жизнь ущербна и половинчата, вроде птицы с одним крылом; не понимали, что без Божьей Любви ни одно дело не ведет к добру; не понимали, что без этой вечной Любви человек и человечество никогда не обретут счастья на Земле. Саня, и октябрьский переворот, породивший жесточайшую братоубийственную войну, не мог принести счастья обманутому народу, потому что совершался без Любви и Божьего благословения. Поэтому наше восхищение лихими победами «красных» над «белыми» было наивным заблуждением.

      Ты думаешь, обманки нашего народа закончились? Не, Саня, продолжаются – да еще как продолжаются – с каким-то особенным, садистским наслаждением. Теперь даже и не хитрят, не ловчат – действуют нахраписто, с открытым забралом, без явочных квартир и конспирации: все маски сброшены. И, представь себе, многие опять