Миткаль. Шлейф одержимости. Матильда Аваланж

люблю переживать раньше времени.

      Однако, кладя свой мало исписанный листок на толстую стопку сильно исписанных листков, я подумала, что этот экзамен, скорее всего, бесславно провален.

      Стало втройне обидно, потому что мои результаты за первые два испытания были одними из лучших. И кто придумал включать в третий экзамен сочинение по бестолковой детской книжке, которая все испортила?

      Я была согласна даже написать критическую статью на сатиры Антиоха Кантемира! Да хоть, на Салтыкова-Щедрина! Да даже Некрасова!

      Но этот неадекватный заморский Кэрролл?

      Посоветовав себе не злиться и философски отнестись к этому фиаско, я заспешила, так как дел на сегодня запланировано было много.

      Дядюшка признавал свежие натуральные продукты, которые продавались, как он считал, только на рынке.

      Два раза в неделю я ездила туда с пересадкой, возвращаясь усталая, с тяжеленными пакетами, от которых потом крутило руки. Поэтому мысли быстро переключились на то, чтобы ненароком не забыть взять какой-нибудь несчастный чек, наличие которых дядя строго проверял.

      Внезапно мое внимание привлекла деревянная дверь, вернее, даже не дверь, а коричневые буквы, выбитые на золотой табличке рядом с ней.

      Там говорилось, что за этой дверью скрывается кафедра словесного искусства, рядом же с должностью заведующего кафедрой стояли фамилия, имя и отечество дяди.

      Черт!

      Нет, не так…

      Не просто черт, а че-о-о-о-орт!

      Новость о том, что мой милый, доброжелательный и простой в общении родственничек возглавляет в «Согинее» кафедру, является профессором и ничего об этом мне не сказал, стала просто ударом под дых.

      Мои шансы, и без того значительно уменьшившиеся после третьего экзамена, окончательно упали.

      Даже если невероятным чудом получится взять одно из бесплатных мест, дяде стоит только шепнуть – и моя победа превратиться в поражение.

      Весь оставшийся день больше ни о чем, как о своём фатальном невезении и дядюшкином необыкновенном коварстве, я думать не могла.

      Когда, протолкавшись на рынке около двух часов, я, нагруженная тяжеленными пакетами, стояла на остановке, до меня вдруг дошло, что все-таки забыла взять чек за апельсины.

      Возвращаться за чеком уже не было сил, и я махнула на него рукой, прекрасно зная, что дядюшка будет рвать и метать.

      Я должна была отчитываться, что не присвоила ни копейки из его денег.

      Содержимое пакетов было тщательнейшим образом сверено с предъявленными чеками и со списком, врученным мне дядюшкой сегодня утром. Отсутствие чека за мандарины позволило дяде предположить, что они стоили меньше названной суммы, а разницу я присвоила.

      Я стояла перед ним, вольготно рассевшимся в кресле в гостиной, и мне очень хотелось тоже сесть и просто закрыть глаза, не слыша того, что он мне сейчас скажет.

      – Я ничего не присваивала. Если не верите, езжайте на рынок и посмотрите сколько стоят эти ваши… – пытаясь сдержаться, я замолчала, но не выдержала и повысила тон, –