За что, Господи? Часть первая. Линии жизни. Дмитрий Арсеньев

горемычный, свои снимай, сушить положу, а эти надень.

      – Леня, поставь доску на стол, а то клеенку прожжет…

      Отец Леонид налил кипятка в кружку с заваркой.

      – Мать тебя ремнем с пряжкой отлупила?

      Сережка потянулся было за баранкой, но тут же спрятал руки под стол.

      – Как узнал, хочешь спросить? Это вряд ли с чем спутаешь. В армии насмотрелся. И на своих руках, и на чужих, от рук своих.

      Поп задумчиво посмотрел на свои руки, с длинными узловатыми пальцами.

      – Расскажи, как тебя угораздило, так мамку разозлить?

      Сережка сначала молчал, потом слова стали капать одно за другим, как слезы, скатывались по ресницам, отчаянно цепляясь за нее, срывались вниз и падали в чашку, растворяясь в сладком ароматном чае.

      Отец Леонид слушал мальчика, ладонями обхватив теплую белую кружку с нарисованными на ней красными маками.

      – Не держи на мать зла, Сергей. Нельзя винить человека, ибо только дьявол способен такое совершить.

      – Дьявол? Откуда? Он же в аду живет!

      Сережка живо представил, огромного темно-красного черта, которым стращала его бабушка. Странно, отца он почти не помнил, а бабушку очень ясно себе представлял, даже сейчас, спустя много лет после ее смерти. Как будто только вчера она давала ему конфету, за то, что он рассказывал ей про свои хорошие дела, совершенные за день.

      – Дьявол, Сережа. Он самый. И живет он не в аду, а в душе каждого раба божьего, ибо создал Господь человека, и святым, и грешным одновременно. И часть любви господней в нем есть, и часть греха от Лукавого. Есть люди дьяволом облюбленные, злющие – если беспомощные, лютые – если силой или властью владеют. А есть добрые да тихие, только и в них дьявол прячется.

      Отец Леонид помолчал минуту-другую, словно бы решаясь на что-то, потом продолжил:

      – Я когда в армии служил на втором году в увольнительную пошел. Часть наша располагалась в городке на Урале. Бузулук называется, ты, наверное, не слыхал про такой. Суббота была, сентябрь теплый такой. Я на рынок пошел, думал прибарахлиться чуток, да махоркой хорошей запастись. Ходил по рядам, сапоги начищены, пряжка ремня на солнце блестит. Того парня я не сразу заметил. Видно, что приезжий, одет хорошо, шляпа, пальто и взгляд такой, свысока будто смотрит. На ногу наступил мне. Думаю, случайно это вышло. Всего-то…

      Поп замолчал, потом выдавил:

      – Вот так ходишь по свету, Сережа. Планы строишь, думки гоняешь в голове. А тут на ногу наступил незнакомцу, и жизнь твоя под откос идет.

      – Почему вы так говорите? Почему под откос?

      – Потому, что сказал я ему, чтобы извинился. Он мне в ответ грубо, мол не буду я перед каждым салагой извинятся.

      – Ты кого салагой назвал? Еще и плюнул на сапоги начищенные, ах ты урод!

      Дальше, как будто не я, а кто-то другой схватил того человека, ударил в плечо. Он в ответ. Да еще кричал, что не знаю, мол, я с кем связался, что сгнию теперь на губе.

      И поднялся изнутри откуда-то снизу, во мне дикий гнев. Сжались