Улица 17. Сесиль Монблазе

е. Мария Ньевес будет самой хорошей девочкой на свете, ведь правда, Господи?

      Монахиня подходит к ней и садится на корточки, ее лицо укрыто, а из-под него сверкают глаза, такие большие и красивые. Наверное, они такие, если бы Мария Ньевес смогла их увидеть. Накидка от движения распахивается, и на месте женской головы девочка видит голову скелета, удивительно белую и блестящую. Скелет как будто улыбается, протягивая ей костяную руку. «Пойдешь со мной?» – как бы говорит он. Но Мария Ньевес не хочет идти со смертью… не хочет… не…

      «Аааа!» – она кричит и, еле переведя дыхание, садится на постели. Кругом темно, но она ощущает тепло и уют своей родной уже комнаты и постепенно успокаивается. Мария Ньевес ищет на прикроватном столике телефон, включает его и видит, что на часах четыре ночи. Она могла бы спать, но уже не сможет, как же жаль, однако. На стене знакомо и зазывно улыбается певец Бэд Банни, в своем странном некрасивом имидже – мужчина демонстрирует щетину поверх декольтированного короткого дамского платья и ушки кролика. Ей привычен вид этого плаката на полосатых обоях, она не могла бы желать ничего другого. Ей не хочется больше видеть других мужчин в доме.

      Кстати, о мужчинах. Она включает автоответчик и первым делом слышит взволнованный и прерывающийся от скромности голос, это всего лишь Хайме: «Ману, я знаю, ты не спишь. Но если все-таки заснула, то… извини. Я просто х-хотел позвать тебя на выставку роботов в «Плазе», если ты не против. С меня билет». Чертов Хайме, думает Мария Ньевес, сейчас мне не до тебя. Я только что переехала в новое, только мое, жилье, и не хотела бы крутить никаких романов – тем более с тобой. Она прикрывает глаза и видит его широкое индейское лицо с огромных размеров очками на переносице. Пфе, думает она, судьба вечно подкидывает мне что-то некачественное. А какой он неуклюжий! И зачем он вообще отыскал меня тогда, ведь меня взяли из приюта в очень мелком возрасте. Я же даже никогда с ним не дружила, я терпеть не могла мальчишек.

      Ворот ее ночной рубашки открылся от волнения, ведь следующим, что она услышала, был голос сестры Анхелы – все такой же живой и энергичный, с резкими ударениями на наиболее значимых словах. Она представила, как сестра Анхела размахивает руками и что-то лопочет, при этом ее круглые очки буквально подпрыгивают на маленьком, размером с пуговицу, носу. Ааах, зашлась от смеха Мария Ньевес, она такая милая, но все-таки… «Мария Ньевес Гонсалвес Перейра?» Ну вот, опять официоз, а ведь мне это никогда не нравилось, думает она, насторожившись. «Это мать Анхела». Неужели ее наконец-то произвели в настоятельницы? Однако быстро летит время, присвистнула Нуну. «Мне срочно нужно увидеться с тобой. Приходи на улицу 17, и там все узнаешь». Короткий вздох, и сестра, точнее, уже мать, Анхела, отрубилась. Бэд Банни с соседней стены укоризненно глядел своими коровьими глазами на Марию Ньевес.

      Так вот почему ей приснилась ТА. Сколько она ни пыталась отогнать от себя коварный призрак, он снова и снова воскресал в ее памяти в моменты принятия судьбоносных решений. Так было, когда она согласилась встречаться со своим первым парнем – ОНА приснилась ей за неделю до этого с цветами, зажатыми в тонких костяных руках. Это случилось, когда она пришла на свою первую работу в издательство – ОНА подходила к ней во сне, держа рукописи под мышками. Иногда незнакомка, так хорошо известная всем людям, ей что-то говорила на своем костяном наречии, только вот что? Это было какое-то странное движение пустых десен да вращение живых и красивых мертвых глаз в глазницах. Почему она не оставит ее в покое?

      Следующей на телефоне была ее подруга, и Мария Ньевес немного успокоилась. «Ману, это Нуну, твоя подруга. А ты уже и забыла, негодяйка?» Мануэла была словно на седьмом небе от счастья, буквально стрекоча в трубку. «Эй, дослушай все до конца, я планирую с тобой пересечься. Тебя ведь тоже позвали на Улицу 17?» Нуну недовольно поморщилась и представила, как Ману своими смуглыми пальцами набирает заветную комбинацию цифр, ругаясь от того, что ее совершенный, только что нанесенный маникюр, портится от соприкосновения с клавиатурой телефона. Она такая милая, эта Нуну. У нее темная кожа, светлого шоколадного оттенка, черные глаза, похожие на спелые сливы, с большими белками, огромные ресницы и губы. И вообще, как будто она состоит только из всего большого, упругого, плотного и манящего. Вроде бы ее родители из Никарагуа, но кто знает. Может, вообще с Кубы?

      Нуну оставалась в приюте до тех пор, пока не выросла, а потом получила маленькую квартиру, где и живет сейчас. Кем только она ни была – и разносчицей еды, и библиотекаршей, и даже горничной в псевдояпонском кафе (платье на ней, кстати, сидело великолепно), пока наконец-то не начала исполнять реггетон, и сейчас она уже может похвастаться тем, что стала известна широкому слушателю. Ах, вот бы и ей повезло, подумала Ману! Но, к сожалению, ни одна сторона жизни у нее не складывалась – ни личная, ни карьерная. Хватало только на то, чтобы покупать себе платья для инстаграма и фотографироваться, думая о славе популярного блогера. Но жизнь проходит незаметно, а тут еще и мать Анхела…

      – Зато у меня есть мотоцикл! – вспомнила Ману и посмотрела на то, как он, поблескивая новенькими боками, стоит и греется в лучах солнца. Ура, теперь ей есть чего показать всем этим чопорным монахиням. Правда, как же она