Яма. Александр Куприн

Иванович! – вдруг окликает Нюра кудрявого слугу из пивной, который легким черным силуэтом перебегает через дорогу. – А Прохор Иваныч!

      – Ну вас! – сипло огрызается тот. – Чего еще?

      – Вам велел кланяться один ваш товарищ. Я его сегодня видела.

      – Какой такой товарищ?

      – Такой хорошенький! Брюнетик симпатичный… Нет, а вы спросите лучше, где я его видела?

      – Ну где? – Прохор Иванович приостанавливается на минуту.

      – А вот где: у нас на гвозде, на пятой полке, где дохлые волки.

      – Ат! Дура еловая.

      Нюра хохочет визгливо на всю Яму и валится на подоконник, брыкая ногами в высоких черных чулках. Потом, перестав смеяться, она сразу делает круглые удивленные глаза и говорит шепотом:

      – А знаешь, девушка, ведь он в позапрошлом годе женщину одну зарезал, Прохор-то. Ей-богу.

      – Ну? До смерти?

      – Нет, не до смерти. Выкачалась, – говорит Нюра, точно с сожалением. – Однако два месяца пролежала в Александровской. Доктора говорили, что если бы на вот-вот столечко повыше, – то кончено бы. Амба!

      – За что же он ее?

      – А я знаю? Может быть, деньги от него скрывала или изменила. Любовник он у ей был – кот.

      – Ну и что же ему за это?

      – А ничего. Никаких улик не было. Была тут общая склока. Человек сто дралось. Она тоже в полицию заявила, что никаких подозрений не имеет. Но Прохор сам потом хвалился: я, говорит, в тот раз Дуньку не зарезал, так в другой раз дорежу. Она, говорит, от моих рук не уйдет. Будет ей амба!

      Люба вздрагивает всей спиной.

      – Отчаянные они, эти коты! – произносит она тихо, с ужасом в голосе.

      – Страсть до чего! Я, ты знаешь, с нашим Симеоном крутила любовь целый год. Такой ирод, подлец! Живого места на мне не было, вся в синяках ходила. И не то, чтобы за что-нибудь, а просто так, пойдет утром со мной в комнату, запрется и давай меня терзать. Руки выкручивает, за груди щиплет, душить начнет за горло. А то целует-целует, да как куснет за губы, так кровь аж и брызнет… я заплачу, а ему только этого и нужно. Так зверем на меня и кинется, аж задрожит. И все деньги от меня отбирал, ну вот все до копеечки. Не на что было десятка папирос купить. Он ведь скупой, Симеон-то, все на книжку, на книжку относит… Говорит, что, как соберет тысячу рублей, – в монастырь уйдет.

      – Ну?

      – Ей-богу. Ты посмотри у него в комнатке: круглые сутки, днем и ночью, лампадка горит перед образами. Он очень до бога усердный… Только я думаю, что он оттого такой, что тяжелые грехи на нем. Убийца он.

      – Да что ты?

      – Ах, да ну его, бросим о нем, Любочка. Ну, давай дальше:

      Пойду в хаптеку, куплю я ха-ду,

      Сама себя я хатравлю, —

      заводит Нюра тоненьким голоском.

      Женя ходит взад и вперед по зале, подбоченившись, раскачиваясь на ходу и заглядывая на себя во все зеркала. На ней надето короткое атласное оранжевое платье с прямыми глубокими складками на юбке, которая мерно колеблется влево и вправо от движения ее бедер. Маленькая Манька, страстная любительница