Кровь неделимая. Ольга Шульга-Страшная

украшавших столешницу, и уткнулся в хозяина дома.

      Я только сейчас почувствовала, что оказалась в центре внимания. Власов стоял у большой барной стойки в окружении нескольких человек. Все они застыли, разглядывая меня, и я невольно подумала, что, если сделать снимок, их совсем не нужно было бы переставлять. Все стояли идеально, и все смотрели в одном направлении – на меня. Поэтому я мысленно «сфотографировала» всех, а это означало у меня: «хранить вечно».

      Мое самолюбие было на страже, и не позволило изобразить ни одну из сценок, которые чередой повторялись в сериалах с преображения «красотки»: я не оступилась на высоких каблуках, не одергивала блузку, и не теребила нервно пряди волос. Мне казалось, что я уверенно прошла к этой живописной группе и так же уверенно произнесла дежурное «здравствуйте».

      – Добрый вечер, Евдокия Матвеевна, – Власов с каким-то странным прищуром посмотрел на меня.

      – Здравствуйте, – кроме Власова мне ответила только старуха, которая смотрелась на фоне немыслимой роскоши как… смерть.

      Ей было лет сто или немного больше, и жизнь сделала с ней все, на что бывает способна долгая и жестокая жизнь. Почти лысая голова была покрыта легким пухом короткой стрижки, скрюченные руки спокойно висели вдоль длинного и очень худого тела… Если бы не ее красивый кашемировый костюм, она была бы без всякого грима готова к съемкам сказки про Бабу-Ягу. Да, нужно только сменить одежду.

      – Мама, это Евдокия Матвеевна.

      Эта мумия – его мать?

      – Познакомьтесь, Евдокия Матвеевна, это моя мама, фрау Эльке, – в голосе Власова было столько гордости и одновременно столько нежности, что я невольно позавидовала этой старухе. Обо мне с такими интонациями никто еще не говорил, да и вряд ли когда-нибудь скажет.

      Впрочем, мой профессионализм сразу же включился в работу и стал вычислять, сколько же тогда лет самому Власову, если его мама – замшелая старушка. Нет, никакая арифметика не могла сделать эту женщину матерью совсем еще нестарого Юрия Сергеевича.

      Между тем пора было обратить внимание и на другую публику. Кто же из двух роскошных дам, стоявших вполоборота ко мне и старавшихся, по-видимому, продемонстрировать свою недосягаемость, жена всемогущего Власова? Они обе были красивы той стандартной выхолощенной красотой, которая ежечасно мелькает на экранах в каждой второй программе. Их невозможно было не заметить и невозможно было запомнить. Если бы они были куклами и продавались в магазинах, то я так и не смогла бы выбрать из них какую-нибудь особенную, запоминающуюся и тронувшую сердце. Наверное, после раздражающей яркости этого сонма красавиц я отошла бы к теплым и добродушным «лялькам» – разным, не всегда красивым, но удивительно симпатичным. Вот так и с живыми людьми – красота редко греет. И сейчас эти две дамы у меня не вызвали ни малейшей симпатии. И не из ревности, нет, я никогда не ревновала ни к красоте, ни к уму или обаянию. Я всегда считала, что мир не может быть прекрасен сам по себе, его должны согревать