«Эх, жизнь штилем не балует!». Морские повести и рассказы. Григорий Корюкин

лапах. Вид у него был брошенного на произвол судьбы собачьего ангела. Лопатки его болезненно выпирали, а когда-то это были самодовольные крылья. Услышав меня, не открывая глаз, Джим приветственно завилял хвостом. И мне даже показалось, что его морда улыбается. Это был хороший знак, Джим чувствовал окончание шторма. Значит, все благополучно закончится. Организм требовал общения. Мы поднялись наверх. Все – мокрые и возбужденные, похудевшие и осунувшиеся – собрались в кают-компании.

      – Мужички! Что-то на кисленькое потянуло.

      – Эй, вахтенный! Поднимай кока. Экипаж есть просит.

      – Пусть готовит мировой ужин. Жизнь снова начинается!

      – А ну-ка, Веня, давай песню!

      И Веня, смущенно улыбаясь от такого множественного внимания, запел нашу любимую:

      Эх, жизнь! Штилем не балует.

      Эх, жизнь, словно как палуба —

      То в ногах, то из-под ног.

      Знай себе дерись с волной!

      Нам кажется кубриком,

      Эх, нам! Тамбур прокуренный.

      И трясет старый мотор

      Шалый, многошквальный шторм!

      Все были в ударе. Шторм. Качка. Тошнота. Усталость. Все ушло на второй план. Мы – единая команда. Экипаж единомышленников. Здесь вместе – все мои друзья: геологи, моряки, буровики, радиогеодезисты. Команда прокуренных, обессиленных от качки, тошноты, шторма, шквального ветра мужчин. Утомленных, неспавших, давно оторвавшихся от берега, уюта и женщин, но подчиняющихся негласному морскому закону: работа – превыше всего.

      Через день наше судно подошло к месту высадки берегового отряда. Нас высадили на берег, где располагалась Камчатская поисково-разведочная партия нашей экспедиции. А на следующий день мы с Джимом пошли в маршрут. Это было самое счастливое время для собаки и для меня. Я всецело был занят работой. Описывал обнажения, отбирал пробы, выполнял шлифование аллювиальных отложений. Джим носился рядом, лаял, визжал, прыгал, таскал мне всевозможные палки – это было настоящее счастье для собаки, словно он попал в родную стихию и ей отчаянно наслаждался. Время от времени он приносил мне какую-то мелкую дичь. Бросал ее к моим ногам и, довольный собой, мчался по огромной тундре наперегонки с собой. Громко, пронзительно лаял, словно показывая всему миру свою собачью значимость. Это было самое счастливое время для пса. Мы жили душа в душу. Я ни разу не повысил на него голос, а только хвалил и восхищался.

      Вечерами к нам приходила Лера. Мы сидели долго на берегу, провожая угасающий закат. Болтали о жизни. Затем разжигали большой костер и весело, с гиканьем, бесстыдно купались нагишом под восторженное мигание миллиардов звезд. Потом долго сушились у костра. Целовались страстно. Нам казалось, что нас соединила Галактика.

      Джим не смотрел на нас. Он демонстративно отвернулся и делал вид, что его очень интересует молодая луна.

      Утром мы вылезли из спальника. Джима у палатки не было.

      – Неужели обиделся? Приревновал? –