.

Что про нее может знать ее мама, если девочка уже два года живет с бабушкой? Потому что мама, видите ли, не в состоянии справиться с двумя детьми! (Это была бабушкина официальная версия для соседей – она, надо признаться, тоже не упускала случая проехаться по маме – по принципу: как вы нам, так и мы вам.) Да там родителей вообще не видно и не слышно, забросили ребенка совершенно и не помогают вообще ничем! Представляете, как сейчас жить на одну пенсию? Анна Викторовна еще какое-то время подрабатывала, обшивала соседей, потом у нее случился двусторонний инфаркт, Оля ее еле выходила, ночей не спала, до сих пор при ней как сиделка – и при этом еще успевает и учиться, и работать – а как, вы думаете, иначе вообще можно выжить? И работает, разумеется, не как вы там напридумывали, а полы моет в спортклубе и почту разносит. Вы бы сами попробовали вкалывать допоздна, а потом вставать в четыре утра! Каждый день! Что, Оля, скажешь, что-то не так?

      О: – (тихо) Только не каждый день. Воскресенье – выходной. – «Эх, бабушка, вот вернусь домой – и съем тебя с потрохами».

      НА: – (колеблется) Ну, я прямо и не знаю, кому тут верить… – Елена Васильевна готова в очередной раз взорваться, но внезапно откуда-то, кажется, из-за шкафа с классными журналами, доносится робкое:

      ЛДм: – Это все чистейшая правда, – Лидия Дмитриевна сама не может поверить, что решилась прозвучать перед преподавательским составом, слава богу, хоть директорши нет. – Я уже давно знаю Анну Викторовну, Олину бабушку, с мамой ее тоже общалась и все могу подтвердить. Какие-то ребята тогда нехорошо пошутили и всех ввели в заблуждение, потом одно зацепилось за другое, и вот, с такими последствиями – а Оленька всегда была хорошей девочкой, и учится прекрасно, и ведет себя безупречно, что бы там ни говорили. Вот. Простите, я уже должна уходить, но просто не могла не сказать, – улыбается Оле, нервно кивает в сторону остальных и быстро выскальзывает за дверь, видимо, не в силах выносить столько недетского внимания сразу.

      Оля мечтает оказаться на ее месте, так как чувствует себя крайне паршиво, а тут, к ее ужасу, кто-то еще и начинает сердобольно охать: «Кто же знал…», «бедная девочка…»

      ЕВ: – Правильно, сначала сами в проститутки ее записываете, а потом переживаете! (Химичка тихонько: «А я и не записывала!»)

      НА: – Елена Васильевна, вот зачем сразу такие слова – «проститутка», «гулящая» – ну, в самом деле. В конце концов нам же никто этого не рассказывал – а какие у нас были основания не верить Олиной маме и ее классному руководителю? И почему, если всё это так, бабушка не подошла в школу, не поговорила? И от самой Оли я тоже никогда ничего не слышала.

      ЕВ: – Бабушка и погулять-то выходит с трудом, о чём вы. А что касается Оли – так вы ей сами слова сказать не давали.

      НА: – Ну вот это уже совершенно не так. Олечка, ты же всегда могла ко мне подойти как к завучу по воспитательной работе. С Любовью Борисовной у вас отношения, помнится, не заладились, но я бы