Вечномечтовые. Мария Фомальгаут

хмурится, – точно, вон поскрипывает.

      – Это духи, – говорит Гоголь.

      – Сами вы дух, Николай Васильевич. Везде-то вам мерещатся… свиные рыла вместо лиц…

      Байрон снова прислушивается, Пушкин сверлит темноту ночи блестящими глазами, Стокер облизывает острые клыки.

      – Давайте-ка разделимся, мы у главного входа встанем, а русские вон, у черного… – шепчет Байрон, – а двое к окну, из него тоже выскочить можно… Ну вот вы, например, синьор Борхес…

      – Я слеп, я их не увижу.

      – Ну так мы вам в пару Хайяма поставим. Он-то углядит… Показывать можно только зрячим, петь песню – только тем, кто услышит…

      – А чего это русские к черному ходу, а вы к парадному? – вспыхивает Пушкин, – это за какие такие грехи?

      Байрон смеется.

      – Ну, идите вы к парадному, какая разница… чш, мальчишек не спугните, главное…

      Четыре тени замирают у парадного входа, ждут, слушают тишину. Из левой глазницы Гоголя спускается на паутинке паучок, перебирает лапками, цепляется за истлевший воротник. Пушкин приглаживает остатки волос на черепе, Достоевский перебирает костяшками пальцев, бормочет что-то, бобок, бобок, бобок, Толстой поправляет на голом черепе клочки кожи.

      – Не уйдут, – говорит Пушкин.

      – И все-таки неправильно это, – Достоевский смотрит на лестницу пустыми глазницами, – ладно бы взрослого человека… но детей… если слеза хоть одного ребенка прольется…

      – Не прольется. Ребенки сейчас те еще пошли, их черта с два чем напугаешь…

      – Это ты все…

      – Чего-о? – Семка смотрит на Кирюху, почти не видит его в темноте.

      – Ты все, идиотина… твоя затея была сюда припереться… спасибо еще на кладбище не поволок, с тебя станется…

      – Да какое кладбище, тут такое кладбище, что мало не покажется…

      – Тихо ты!

      – Сам тихо, дубинушка!

      Семка так бы и пришиб Кирюху тяжелой сумкой, это Кирюха все, идиотище. Выдумал тоже, потащился хрен знает куда, ладно, самому жить надоело, и Семку туда же. Да нет, если по правде, Семка сам сюда поперся, бабке назло, ах, не ходи на стройку, ах, нельзя… так и всю жизнь просидеть можно к бабкиной юбке пристегнутым… а заброшенный дом, пока не снесли, посмотреть надо, там, говорят, Ванька Мура заначку держит…

      Вот тебе и заначка, блин…

      Кто ж знал, что тут такое…

      Кирюха замирает на полпути.

      – Чего встал, о чем задумался?

      – Тихо ты…

      – А чего такое?

      – Они…

      Семка выглядывает из-за Кирюхиного плеча, видит, мать моя женщина, точно, они, там, внизу. Тусклое фосфоресцирующее сияние, чуть видимые тени возле дверей.

      – Окружили, гады…

      Темная тень движется в сторону лестницы, мальчишки сами не понимают, как оказываются наверху, на остатках третьего этажа…

      – Блиин, я чуть в штаны не наложил… – шепчет Семка.

      – Сумки где?

      Семка неопределенно машет рукой.

      – Ты чучело на палочке, у меня там ключи были, меня мамка убьет!

      – Да