Мистическая Якутия. Андрей Ефремов (Брэм)

рассказах были такие слова как «перси», «нефритовый стержень» и что-то про «бутон прекрасного цветка». Когда на молодёжных вечеринках студенты вслух это читали, гимназистки густо краснели, смущались и фыркали. Тем не менее, слушали, с плохо скрываемым интересом. Позже, говорят, церковь предала этого Залевского анафеме, но социалист только радовался: его рукопись студенты стали размножать и распространять с куда большим рвением. Даже в семинарию одна такая тетрадь попала.

      Вот этот самый «нефритовый стержень» при воспоминании о Настиных «персях» и не давал покоя. А уж то, что обильный нектар с бутона сейчас – возможно даже в сию минуту, своим осиным жалом снимает Иннокентий – попросту ввергало в бешенство.

      Под утро он заснул, но вышло только хуже.

      Мука-мучение: опять эти картинки с противогазами! Кажется, Настю в противогазе увидел: она стояла на бруствере вражеского окопа, и ветер развевал подол её большого жёлтого платья. Ветер дул в его сторону, и подол платья стал напоминать огромное страшное облако грозящее смертью, а на поле боя – полуистлевшие тела его солдат.

      Вот ведь бесовщина…

      Проснувшись, Григорий долго лежал с открытыми глазами. Затем натянул брюки, откинул портьеру в сторону и вымахнул в окно. Встал босиком посреди двора, наслаждаясь ночной прохладой.

      У ворот громыхнул тяжелой цепью пёс, приветливо замахал хвостом.

      – Не спится, Григорий Павлович?

      От неожиданности Гриша вздрогнул – в раскрытое окно на него пристально смотрела Евдокия.

      – Жалко мне вас, Гриша…

      Ругаться не хотелось.

      – Да, уснуть не могу, – молодой человек подошёл к окну кухарки, – отвык я от белых ночей.

      – Ага, в Якутске оно завсегда так, летом-то.

      – В Петербурге летом так же.

      – Да? Вот ведь чудные дела, это ж где Питербурх, а где ж мы!

      Гриша смутно понимал, что Евдокия от него не любовных утех ждет, а действительно хочет помочь. Только от этой помощи тоже веяло чем-то люто страшным и жутким. Но разве его собственные мысли менее страшны?

      – Что ты мне хотела сказать?

      Григорий понял, зачем он выскочил в окно – он решился!

      Евдокия, кажется, только того и ждала:

      – Душе вашей помочь желаю, Григорий Павлович, ведь места себе не находите из-за этой…

      – Каким образом помочь?

      – А тем самым, о чём и вы мните, разве только по-другому… им страшнее будет. И горше.

      Григорий понял, что Евдокия подразумевала под «тем самым», но вот «по-другому» – этого он никак не мог взять в толк.

      – Объясни. – хрипло произнес отставной прапорщик.

      – С револьвертом вас мигом на каторгу, – Евдокия понизила голос, – здесь по-другому надобны, штабы самому чистым остаться. Есть один человек, он поможет. Никто и ведать не будет!

      – Яд что ли грозит сварганить?

      Григорий долгим взглядом посмотрел на большую щербатую луну, затем в глаза