Петербургский сыск. 1873 год, декабрь. Игорь Владимирович Москвин

фамилия Жуков, – представился он, – я помощник Ивана Дмитрича Путилина.

      – Нижайший поклон любезному Иван Митричу, – улыбка разлилась на лице задержанного, – давненько с ним не встречались, хотя, по чести сказать, нет особого желания попадать в его цепкую хватку.

      – Передам непременно.

      – Так какое ко мне дело, господин хороший, – начал без предисловия Фаддейка, – не нравится мне хождение вокруг да около. Я человек простой, мне сразу выложь без виляния, получи по чести ответ и с Богом.

      – Если не нравятся тебе хождение по пустому, то тут такое собственно дело, – Михаил запнулся, обдумывая свои следующие слова, принял решение и сел напротив Кондратьева, положив руки на стол, тяжело вздохнул, – до ареста ты, наверное, слышал, что недалеко от харчевни, что ты посещал в последнее время, – он произнёс название харчевни для рабочего люда, – найден зарезанный человек.

      – Может слышал, может нет. Не знаю. Мало ли чего происходит в наших краях.

      – А говорил, что без околочностей?

      – Какое дело меня не касается, господин хороший, так оно мне без надобности, – пожал плечами Кондратьев.

      – Хорошо, – Михаил достал из кармана фотографию и протянул Фаддейке, тот внимательно посмотрел, поначалу положил на стол, потом вновь взял и поднёс к глазам, прищурив их, словно силился вспомнить.

      – Постой. Да это ж Гришка?

      – Откуда его знаешь?

      – Так за чаркой, как водится, и познакомились, – вскинул вверх брови, удивлённым взглядом впился в лицо Михаила, словно внезапно озарило, – так это его?

      – Да.

      – Вот дела, – присвистнул Фаддейка, – он же к себе в деревню собирался, подкопил, говорил, деньжат то ль на коровёнку то ль лошадь,. я уж не припомню. Пора, говорил, домой, надоел город, душа в деревню рвётся. Вроде бы не дрянь человек был. Да уж.

      – А когда он собирался возвращаться?

      – По весне, как раз к севу. Соскучились, говорил, руки по земле.

      – Может и фамилию его припомнишь?

      – Постой—ка, – он повернул в сторону голову, зашевелил губами, произнося что—то беззвучно, пальцами поскрёб щетину. – Говорил же он, говорил, ей Богу, говорил. У нас, говорил, в роду… в их роду… да, то ли Евсеев, то ли Еремеев. У нас в роду младшие всегда в город подавались. Точно, Еремеев, – он от радости даже ударил себя по ногам.

      – Значит Григорий Еремеев.

      – Точно, – задержанный засмеялся и вновь ударил себя по ногам, – Григорий Еремеев.

      – Не путаешь.

      – Чего мне путать? Все одно дознаетесь? А мне скрывать нечего.

      – О смерти его ничего не знал?

      – Да что вы, господин хороший, от вас я услышал о его смерти.

      – Может ты вспомнишь и откуда он?

      – Помню, из гдовского уезда, деревня ещё с таким названием, словно… Во, из деревни Молва, Молва, – повторил он, – так мы тогда посмеялись, что запоминать просто, прибавь к молве «сам» и получится Самолва.