Граф Грей. Николай Семченко

к нам и засопел: «Парень, ну ты чё? Сказано же: пять минут! Время кончилось…»

      Мы смотрели друг другу в глаза, и вдруг в Её зрачках мелькнуло сожаление, и Она прикрыла ресницы.

      – Что? – спросил я. – Что случилось?

      – Пообещай мне, что никогда не расскажешь об этом никому, – попросила Она.

      – Обещаю, – ответил я.

      Я еще не знал, как это трудно: никому и никогда не рассказывать о том счастье, которое испытал. Но тогда я ответил:

      – Всё, что происходит с нами двоими, касается только нас двоих.

      И она легко кивнула, и улыбнулась, и, оглядываясь, пошла к выходу, и в её руках шуршал букет желтых роз. Её любимых желтых роз.

      А потом я сел в старенькую, видавшую виды «Ладу», и друг мой Колька, чертыхаясь, завел мотор, и мы поехали домой.

      – Все нормально? – спросил второй мой друг Андрей.

      – Я ни о чем не жалею…

      – И даже о том, что Она не осталась тут?

      – Так надо, – ответил я. – Ничего не поделаешь…

      И в голове вдруг возникла эта легкая, светлая, радостная и грустная песенка великой Пиаф: «Я ни о чем не жалею…» Ни о чем!

      До сих пор не жалею ни о чем.

      Я полез в карман брюк за сигаретами и вдруг наткнулся на фотоаппарат, висевший на поясе.

      – О, дьявол! – воскликнул я. – Забыл! Забыл сфотографироваться…

      – Не переживай, – сказал Колька. – Раз не сфотался – значит, ещё встретитесь. Примета такая есть!

      Нет таких примет! Тоже мне, Лука-утешитель нашелся…

      – Чую: придется нам еще раз договариваться о нарушении госграницы в аэропорту города Ха, – широко улыбнулся Андрей.

      – Эй, предсказатель Лука! – воскликнул я. – Ты бы лучше за дорогой следил, а то мы уже точно никогда ни с кем не встретимся на этом свете. О, дьявол!

      «Ладу» тряхнуло на какой-то колдобине, и все мы, дружно подскочив, ударились головами о крышу, и громко рассмеялись. Друг Колька, потирая затылок, изрек:

      – Что ты всё дьявола поминаешь? Чуть что – дьявол да дьявол! А он тут как тут…

      В динамике потрескивал голос Клауса Мейне:

      – Don’t you believe, that one thing is true,

      I’m not the best, but the best for you…

      А наутро в моем электронном почтовом ящике уже лежало письмо от неё. Каждую его строчку помню до сих пор:

      «Я всё время думаю о тебе и нашей встрече. И корю себя: «Надо было сделать так-то… сказать то-то… посмотреть эдак…»

      После того, как мы расстались, я даже думать ничего не могла. В голове – туман. Перед глазами – пелена. Я шла на ощупь, и чуть не упала. И знаешь что? Я ведь даже глаз твоих не помню – не посмотрела. Боялась? Не знаю.

      Осталось ощущение полета. Общего полета. И кружилась голова…

      Когда меня встретил в аэропорту муж, через час после тебя, – чуть с ума не сошла. У меня теперь в голове большой бардак (извини за грубое слово, но другого не подберу). Мне кажется – только ты не смейся! – что я изменила