Петербургские трущобы. Том 2. Всеволод Крестовский

закачал головой Викулыч. – Как же теперича жить-то? Бирка[28] нужна!

      – Точно, нужна. Липовый глазок[29] надобно добыть…

      – Да это тебе не штука, а покамест-то как, до картинки[30]! Не гопать же, чтобы влопаться[31].

      – Да я уж к твоей милости! – просительски поклонился Гречка. – Уж так-то радешенек, что встренулись!..

      – Чего ж те надоть? – спросил Викулыч.

      – Затынь[32] ты меня, отец, хоть до завтрева! Оглядеться на воле надо бы спервоначалу… Оболочься – тоже накидалища[33] какое ни есть, опять же и голубей да шифтан[34], а в этом наряде – того и гляди – признают!

      – Это могу, – охотно согласился патриарх мазов. – Так нечего тебе тут ухлить задаром, а хряй-то скорей на мою домовуху: там не мокро[35], по крайности! – предложил он.

      – Похрястать хочу, – заметил Гречка.

      – Туда и хрястанья, и кановки закажу принести, а здесь, говорю, нечего тебе скипидариться: зенек-то чужих тут не занимать стать[36].

      И едва старые знакомцы успели выйти из комнаты, направляясь ко внутренним закоулкам «Утешительной», чтобы оттуда «невоскресным» ходом проюркнуть на квартиру патриарха, как вдруг им перегородил дорогу еще один старый знакомец.

      – Аль мерещится мне? – воскликнул Фомушка-блаженный, растопырив свои лапищи навстречу Гречке. – Друже мой! Се ты ли еси! Тебя ли зрю очесами своими?

      – Брысь ты, окаянный! – строго притопнул на него старец.

      – Иерарх! – шутовски воскликнул Фомушка, приложив руку ко лбу и вытягиваясь во фронт, по-солдатски. – Тебе убо и честь, по чину патриаршему, дондеже подобает, а подобает сия вовеки! – промолвил он, отвешивая низкий поклон Викулычу.

      – Начнет звонить, пожалуй… Нешто и его пристегнуть с собой? Суше дело будет, – тихо посоветовался Викулыч с Гречкой и кивнул Фомушке – идти вместе с ними.

      – Ты мелево-то подвяжи, нечего болтать промеж народу, – обратился к нему патриарх, – дело ведь тайное!

      – Э, э, э!.. Стал быть, кума от ткача задала стрекача!.. Ладно! Смекаем!

      – А ты, любезный, как живешь-можешь? – осведомился Гречка у блаженного.

      – Мы-то?.. Э, мы живем припеваючи! – разудало вздернул свою голову Фомка. – Спасибо тюремной сердоболице! В богадельню поместила – там и проживаем, да кажинную неделю к родным и знакомым отпрашиваюсь у начальства. Ну и ничего: отпущают. Я, первым делом, родных себе подыскал да прикупил, а заместо родных по-прежнему валандаешься промеж теплых людишек. Ино и день, ино и два, и три проживешь.

      – А не взыскивают за отлучку? – спросил его беглый.

      – Чего там взыскивать?! Им же лучше: по крайности, порция моя остается в кармане. Мне что? Мне теперь ничего, одно слово – благоденствую!

      Пришли в квартиру Викулыча, в которой слегка припахивало ладаном, а перед яркими образами неугасаемая лампадка теплилась, и во всем кидались в глаза чистота и порядок с чисто русским характером.

28

Бирка – вид, паспорт.

29

Липовый глаз – поддельный паспорт.

30

Картинка, равно как и бирка, – письменный вид вообще.

31

Гопать – шататься бесприютно по улицам, где ни попало; влопаться – попасться.

32

Затынить – спрятать, скрыть, заслонить.

33

Накидалище – верхняя одежда, шинель, плащ и т. п., голуби – белье.

34

Шифтан – кафтан, сибирка или что-нибудь вроде пальтишка.

35

Ухлить – глазеть; хрять – уходить, удирать; домовуха – дом, квартира; мокро – опасно.

36

Хрястать – есть; хрястанье – еда, пища, кушанье; кановка или канка – водка; скипидариться – быть в подозрении, рисковать, попасться, находиться в опасности; зеньки – глаза.