Петербургские трущобы. Том 2. Всеволод Крестовский

батюшка… – робко произнесла недоумелая старуха.

      – Не деньги, а семя антихристово, – авторитетно поправил ее Фомушка. – Но зри еще. Чье изображение имеется на тыем семени?

      – Не ведаю, батюшка… Уж ты поведь-ко мне, голубчик, ты – человек по откровению просвещенный.

      – На то и просвещен, чтобы поведать во тьме ходящим, – с важностью и достоинством согласился Фомка. – Тут бо есть положено изображение печати антихристовой – уразумей сице, матка моя, коли имеши разумение!

      – Уразумела, батюшка, уразумела, касатик мой… Да только… как же это мы-то, верные, и вдруг… печатью и семенем пользуемся?

      – Руки свои оскверняем, потому никак иначе невозможно, доколе в мире сем живем и доколе антихрист воцаряется. А нам надлежит всяку потраву и зло ему творити, дондеже не исчезнет. А ты знаешь ли, матка, чем дух-то святый повелел мне в откровении зло ему учинять? – таинственно и даже отчасти грозно спросил ее Фомушка.

      – Неизвестна о том, наставниче, неизвестна… Человек я темный, – сокрушаясь, помотала головой хлыстовка.

      – А вот чем! – пристально уставился на нее блаженный. – В этом семени и печати есть его главная сила, и коли эту самую силу сокрушить, то и враг исконный сокрушится и уйдет обратно в греческую землю, где первично и народился, по Писанию. А как сокрушить эту силу вражию?

      – Неизвестна, батюшко, и о том неизвестна…

      – Я тебе открою сие, только внимай со тщанием. Есть у них закон такой грозный, что буде кто это самое семя и печати его подделывать станет, тот да будет биен много и нещадно и в Палестины сибирские на каторгу ссылаем. Про это, чай, слыхала?

      – Слыхала, родненький, как не слыхать! Запрошлым летом еще одного за это самое, сказывали, быдто очинно жестоко на Конной стебали.

      – А почему стебали-то? Потому самому и стебали, что от подделки веры люди не имут в семя и печати его, а коли веры не имут, стало быть, и сила его сокрушается, а коли сила сокрушается, стало быть, и сам он, яко воск от лица огня, исчезнет с лица земли. Вот оно что, матка моя. Поэтому дух Божий и найде на мя, окаянного и недостойного, и повеле: да ничем иныем, как токмо от единого семени побивать ныне антихриста!

      Старуха, в мозгу которой глубоко засели и перемешались все предания и верования многоразличных толков, какие она перепытала, и улеглись у нее в какой-то фанатической сумбур, только головою своею благоговейно покачивала да с верою впивалась глазами в блаженного.

      – Стало быть, Божьи люди победят, только зевать да времени упущать не надо нам, да пока до поры крепко язык за зубами придерживать! – заключил он весьма многозначительно и с великим глубокомыслием.

      – А вот ты, матка, пострадать за веру ангельское хотение возымела, – неожиданно поддел он старуху, после минуты религиозно-раздумчивого молчания. – Это опять же не кто иной, как токмо аз, многогрешный, могу предоставить тебе.

      – Ой, батюшка, да неужто же и вправду-ти можешь? – встрепенулась Устинья Самсоновна.

      – Могу, потому это все в нашей власти, – с непоколебимой уверенностью похвалился он.

      –