«Профессор накрылся!» и прочие фантастические неприятности. Генри Каттнер

наложил на него чью-то другую матрицу – матрицу отъявленного труса? Мартин судорожно листал шуршащие страницы. Иван… Иван… А, вот оно!

      Сын Елены Глинской… Женат на Анастасии Захарьиной-Кошкиной… В частной жизни творил неслыханные гнусности… Удивительная память, колоссальная энергия… Припадки дикой ярости… Большие природные способности, политическое провидение, предвосхитил идеи Петра Великого… Мартин покачал головой.

      Но тут он прочел следующую строку, и у него перехватило дыхание.

      Иван жил в атмосфере вечных подозрений и в каждом своем приближенном видел возможного изменника.

      – Совсем как я, – пробормотал Мартин. – Но… Но Иван ведь не был трусом… Я не понимаю.

      Коэффициент, сказал робот, зависит от среды, так же как от наследственности. Хотя, естественно, Иван не имел бы царской среды без своей конкретной наследственности.

      Мартин со свистом втянул воздух. Среда вносит существенную поправку. Возможно, Иван Четвертый был по натуре трусом, но благодаря наследственности и среде эта черта не получила явного развития.

      Иван был царем всея Руси.

      Дайте трусу ружье, и, хотя он не перестанет быть трусом, эта черта будет проявляться совсем по-другому. Он может повести себя как вспыльчивый и воинственный тиран. Вот почему Иван экологически преуспевал – в своей особой среде. Он не подвергался стрессу, который выдвинул бы на первый план доминантную черту его характера. Подобно Дизраэли, он умел контролировать свою среду и устранять причины, которые вызвали бы стресс.

      Мартин позеленел.

      Затем он вспомнил про Эрику. Удастся ли ей как-нибудь отвлечь Сен-Сира, пока сам он будет добиваться от Уотта расторжения контракта? Если он сумеет избежать кризиса, то сможет держать свои нервы в узде, но… ведь повсюду убийцы!

      Эрика уже едет в студию… Мартин судорожно сглотнул.

      Он встретит ее за воротами студии. Чулан был ненадежным убежищем. Его могли поймать там, как крысу…

      – Ерунда, – сказал себе Мартин с трепетной твердостью. – Это не я, и все тут. Надо взять себя в-в-в руки – и т-т-только. Давай, давай, взбодрись. Toujours l’audace[4].

      Однако он вышел из кабинета и спустился по лестнице с величайшей осторожностью. Как знать… Если кругом одни враги…

      Трясясь от страха, матрица Ивана Грозного прокралась к воротам студии.

      Такси быстро ехало в Бел-Эйр.

      – Но зачем ты залез на дерево? – спросила Эрика.

      Мартин затрясся.

      – Оборотень, – объяснил он, стуча зубами. – Вампир, ведьма и… Говорю тебе, я их видел. Я стоял у ворот студии, а они как кинутся на меня всей толпой.

      – Но они просто возвращались в павильон после обеда, – сказала Эрика. – Ты же знаешь, что «Вершина» по вечерам снимает «Аббат и Костелло знакомы со всеми». Карлов и мухи не обидит.

      – Я себе говорил это, – угрюмо пожаловался Мартин. – Но страх и угрызения совести совсем меня измучили. Видишь ли, я – гнусное чудовище, но это не моя вина. Все – среда. Я рос в самой тягостной и жестокой

4

Да здравствует отвага (фр.).