Кирза. Вадим Чекунов

ига лицензирована только для вашего личного использования. Эта книга не может быть перепродана или передана другим людям. Если вы хотите поделиться этой книгой с другим человеком, приобретите дополнительную копию для каждого получателя.

      Спасибо за уважение к работе автора.

      Книга содержит ненормативную лексику. Возрастное ограничение 18+

      Часть первая

      Карантин

1.

      В поезде пили всю ночь.

      Десять человек москвичей – два плацкартных купе.

      На боковых местах с нами ехали две бабки. Морщинистые и улыбчивые. Возвращались домой из Сергиева Посада. Угощали нас яблоками и вареными яйцами. Беспрестанно блюющего Серегу Цаплина жалели, называли "касатиком". В Вышнем Волочке они вышли, подарив нам три рубля и бумажную иконку. Мы добавили еще, и Вова Чурюкин отправился к проводнику.

      Мордатый гад заломил за бутылку четвертной.

      Матерясь, скинулись до сотки, взяли четыре. Все равно деньгам пропадать.

      Закусывали подаренными бабками яблоками. Домашние припасы мы сожрали или обменяли на водку еще в Москве, на Угрешке – сборном пункте, где проторчали три дня.

      Пить начали еще вечером, пряча стаканы от нашего "покупателя" – белобрысого лейтенанта по фамилии Цейс. Цейс был из поволжских немцев, и в военной форме выглядел стопроцентным фрицем. Крылышки на тулье его фуражки напоминали фашистского орла.

      Лейтенант дремал в соседнем купе.

      К нам он не лез, лишь попросил доехать без приключений. Выпил предложенные сто граммов и ушел.

      Нам он начинал даже нравится.

      Вагон – старый, грязный и весь какой-то раздолбанный. Тусклая лампа у туалета.

      Пытаюсь разглядеть хоть что-нибудь за окном, но сколько ни вглядываюсь – темень одна. Туда, в эту темень, уносится моя прежняя жизнь. Оттуда же, в сполохах встречных поездов, надвигается новая. Какая она будет? Я не знаю.

      Понятно одно – не будет в ней ни знакомого шпиля университета, ни прогулок по смотровой площадке, ни посиделок под бутылку и разговоры о Гумилеве. Не будет знаменитых «Крестов» – общежития на Вернадского, споров о литературе, чтения стихов, портвейна из чашек и сладкого стона однокурсницы на узкой для двоих кровати. Ничего этого не будет.

      Сережа Патрушев передает мне стакан. Сам он не пьет, домашний совсем паренек. Уже заскучал по маме и бабушке.

      – Тебе хорошо, – говорит мне. – У тебя хоть батя успел на вокзал заскочить, повидаться. Я ведь своим тоже с Угрешки позвонил, и поезда номер, и время сказал. Да не успели они, видать: А хотелось бы – в последний раз повидаться.

      Качаю головой:

      – На войну что ли собрался?.. На присягу приедут, повидаешься. Последний раз: скажешь, тоже:

      Водка теплая, прыгает в горле. Закуски совсем не осталось.

      Рассвело рано и потянулись за окном серые домики и нескончаемые бетонные заборы, местами с кольцами ржавой «колючки» поверху. Ночью прошел дождь, все за окном отсырело. Лязгая, поезд медленно ползет мимо однообразных пакгаузов. На грязно-белой стене трансформаторной будки я вижу выведенную черной краской надпись: «Не жди чудес, блять!» и даже киваю в знак согласия с неизвестным автором. Постройки заканчиваются, и за окном возникает перрон неизвестной станции. Поезд проходит ее без остановки. Плывут в утренней пелене фонарные столбы, кривые скамейки, обшарпанная стена вокзальчика.

      У самого конца перрона мы видим десятка два сидящих на корточках людей, с руками, сложенными на головах. Конвой возвышается над ними нелепыми истуканами. Рослый офицер в плащ-накидке стряхивает дождевые капли с планшета. На секунду он оборачивается, бросая раздраженный взгляд на наш поезд.

      – О как… – задумчиво говорит кто-то из притихших наших. – Этим-то еще хуже…

      Перрон обрывается, начинаются мокрые кусты и высокие штабеля черных шпал. Вдоль полотна бредет, опустив голову и хвост, тощая пегая собака с набухшими сосками.

      – Блядь, надо бы выпить еще…

      Зашевелились пассажиры, у туалета – толчея. Заглянул Цейс:

      – Все живы? Отлично.

      Поезд едва тащится.

      Приперся проводник, начал орать и тыкать пальцем в газету, которой мы прикрыли блевотину Цаплина. Ушлый, гад, такого не проведешь.

      Чурюкин посылает проводника так длинно и далеко, что тот действительно уходит.

      Мы с облегчением смеемся. Все будет хорошо. Живы будем – не помрем! Кто-то откупоривает бутылку "Колокольчика" и по очереди мы отхлебываем из нее, давясь приторно-сладкой дрянью. "Сушняк, бля! Пивка бы…" – произносит каждый из нас ритуальную фразу, передавая бутылку.

      Состав лязгает, дергается, снова лязгает и вдруг замирает.

      Приехали.

      Ленинград. Питер.

      С Московского вокзала лейтенант Цейс отзвонился в часть.

      Сонные и похмельные, мы угрюмой толпой спустились