Молот и крест. Крест и король. Король и император. Гарри Гаррисон

лишь ругань. Уж таково свойство англичан – застигнутые врасплох, они устраивают великую сумятицу.

      Шеф распахнул массивные деревянные двери монастыря и вошел, сопровождаемый гурьбой викингов.

      В монастыре разливалось сладкозвучное антифонное пение[31] – монахи стояли вдоль нефа двумя шеренгами, друг против друга, и призывали родиться младенца Христа. Прихожан не было, хотя двери для них были отперты. Священнослужители пели гимны ежедневно, независимо от присутствия посторонних. Ранним зимним утром они никого и не ждали.

      Когда викинги в намокших одеждах двинулись по проходу к высокому алтарю, не обнажая оружия, если не принимать в расчет алебарду на плече Шефа, аббат оцепенел на своем почетном месте и уставился в ужасе и потрясении. Шеф на какой-то миг утратил сообразительность и выдержку перед величием Церкви, в лоне которой он вырос и возмужал.

      Он кашлянул, не зная, с чего начать.

      У ставшего за его спиной Гудмунда, шкипера со шведского побережья пролива Каттегат, таких сомнений и колебаний не возникло. Ему всю жизнь хотелось обчистить знатную церковь или аббатство, и он не собирался спокойно смотреть, как эту мечту похоронит разволновавшийся новичок. Он вежливо приподнял своего юного вождя и отставил в сторонку, затем схватил ближайшего хориста за черную рясу и выдернул в проход, после чего извлек из-под плаща топор и вонзил в алтарные перила.

      – Взять чернорясников! – взревел он. – Обыскать, согнать вон в тот угол! Тофи, хватай подсвечники. Франи, я хочу вон то блюдо. Снок и Угги! Вы горазды лазать, видите истукана? – Он указал на распятого над алтарем Христа, скорбно взиравшего на пришельцев с немалой высоты. – Ну-ка, заберитесь и попробуйте снять венец! Отсюда золото не кажется фальшивым… Остальным перевернуть монастырь и забрать все блестящее! Я хочу вычистить это место, пока сюда не нагрянуло отребье из Йорка. Теперь ты… – Он подступил к настоятелю, который съежился на своем престоле.

      Шеф встал между ними.

      – Послушай, святой отец, – заговорил он, вновь перейдя на английский.

      Знакомая речь вызвала у аббата оторопь; взгляд сделался как у василиска – страх пополам с лютой ненавистью. На миг Шеф замялся, затем припомнил, что в этом монастыре, как и во многих других, ворота были обиты кожей с внутренней стороны. Человеческой кожей, содранной с живых тел за грех святотатства, за посягательство на церковную собственность. Его сердце ожесточилось.

      – Скоро сюда явится твоя стража. Если хочешь жить, придержишь своих людей.

      – Нет!

      – Тогда умрешь сейчас же. – Острие алебарды уперлось в горло священника.

      – Сколько вам нужно времени? – Дрожащие руки хватали алебарду, скользили по ней, но не могли сдвинуть.

      – Немного. Потом можешь пустить за нами погоню, авось повезет вернуть добро. Сделаешь, как я скажу.

      За спиной у Шефа что-то трещало и рушилось. Гудмунд подтащил монаха:

      – По-моему, это ризничий. Говорит,

31

Хоровое пение, в котором попеременно звучат два хора.